Точно так же он обожал читать газеты. Газета тогда стоила две копейки. Дедушка часто просил меня: «Купи газету». Я тут же бежала в киоск. Через некоторое время он опять просил: «Купи еще. Забыл тебе сказать». Я опять выбегала на улицу. Поскольку лифт меня, маленькую девочку, потянуть не мог из-за небольшого веса, я должна была спускаться вместе с кем-то, кроме, конечно, посторонних — это было запрещено. Но «попутчиков» из взрослых не всегда можно было дождаться, и я бегала по лестницам пешком на шестой этаж. Только принесу, а он опять: «Забыл!» И я, бывало, так набегаюсь, что сил нет. А он просит опять, и быстро. «Все, дед, не пойду я больше!» В таких случаях, чувствуя свою маленькую вину, дедушка говорил: «Ну ладно, купи себе сосалку», — и давал мне четыре копейки. Ну, я, конечно, опять летела вниз — за газетой и леденцом.
К тому времени, как я помню дедушку, ему было уже под девяносто. Естественно, своих зубов у него уже не было. Однажды у мамы разболелся зуб. Она мыкалась сутки напролет, но из-за работы все никак не могла выбраться к врачу. Дедушка дал мудрый совет:
— Люба, есть такая примета. Состриги ногти на руках и закопай их в землю. И зубы не будут болеть. Вот я так сделал, и у меня зубы не болят!
— Да ты что, папа?! Какие зубы? У тебя же своих зубов давно нет!
Дедушка даже глазом не моргнул:
— Помилуй бог, Люба! — и тихо засмеялся. — Хе, хе, хе…
Мы потом долго еще смеялись, вспоминая этот совет и дедушкино искреннее изумление — «Помилуй бог, Люба!»
Помню еще одно дедушкино предупреждение. Оно было связано с нашими играми. Дело в том, что во дворе нашего огромного дома был летний кинотеатр с крытой эстрадой и деревянными скамейками без спинок. Мы с сестрой любили перепрыгивать через эти скамеечки. Скакали на скорость — кто быстрее перепрыгивал, тот и выигрывал. Поскольку гуляли мы всегда с дедушкой, он каждый раз предупреждал нас: «Допрыгаешься! Пойдут у тебя красные сопли». Это означало «разобьешь нос в кровь». Вообще, несмотря на всю его внушительного размера фигуру, крепость, бодрый дух, здравый ум, физическую силу и рост, дед Федя был человеком очень тихим. От него никогда не исходило никакого шума и тем более крика. И говорил он всегда тихим, ласковым голосом, был улыбчивым и, можно сказать, деликатным человеком. Тем более удивительной кажется история его женитьбы. Дедушка женился неожиданно и по большому чувству. Пелагея Никитична, которую мы звали просто баба Поля, была тайно украдена им. Подробности этой романтической истории нам по малолетству не рассказывали, но было известно, что баба Поля была «пленной турчанкой». Подтвердить это семейное предание уже невозможно, но, по всей видимости, баба Поля была либо дочерью «пленной турчанки», либо происходила из «семьи инородцев».
В свои молодые лета бабушка, заботясь о столь многочисленной семье, была постоянно занята хозяйством и считалась неработающей. Поскольку хозяйство у них с дедушкой было обустроенное и крепкое, то в 1930-е годы неработающей Пелагее пригрозили высылкой. Дедушка с бабушкой, оставив усадьбу в Тульской губернии, связав котомки и прихватив детей, бежали в Москву, чтобы спастись, затеряться в большом городе. Дедушка устроился работать извозчиком, а баба Поля — уборщицей на Киевский вокзал. Она мыла платформы, ползая на коленях по асфальту. От постоянного переохлаждения в старости у нее сильно болели ноги, она передвигалась с трудом, а потом и вовсе без костылей не могла и шагу ступить. Так я ее и помню — с костылями, негромко и мерно постукивающими по паркету в коридоре нашей коммуналки. Не помню, чтобы она когда-нибудь заходила в нашу комнату. Почему — не знаю. Скорее всего, у них с дедом существовала договоренность на этот счет. Может быть, они остерегались вызвать ревность у внуков и случайно поссорить своих детей, а может быть, по каким-то другим причинам. Переговаривались они с дедушкой в основном на кухне. Баба Поля отличалась исключительной молчаливостью. Так, например, она могла попросить нас отойти в сторонку, когда ей необходимо было пройти из комнаты тети Шуры на кухню мимо нас с сестрой, играющих в классики в общем коридоре. Правда, чаще всего она вообще ничего не говорила, а просто приподнимала свой костыль, показывая нам таким образом, что ей надо пройти. Когда в 1968 (или 1969) году тетя Шура со своей семьей и бабой Полей переехали в отдельную квартиру на улицу Василисы Кожиной, бабушка долго не зажилась и вскоре ушла из жизни. От деда Феди это известие тщательно скрывали, но, видимо, он чувствовал неладное. Стал скучать и печалиться, часто жалобно спрашивал родителей: «Что же это вы меня к матери-то не везете?» Не помню, появлялись ли у него при этом слезы на глазах, но вопрос его звучал с такой невыразимой тоской, что у меня до сих пор сердце разрывается на куски, когда я вспоминаю его голос в этот момент.
К сожалению, из-за переездов наш семейный альбом — огромный кожаный монстр — каким-то неведомым образом исчез. Все попытки разыскать его не увенчались успехом. У меня сохранилась лишь одна старинная фотография, на которой запечатлен мой дед, Федор Егорович Карташев. Но даже если бы и этой фотографии у меня не было, я никогда бы не смогла забыть доброе, ласковое и такое родное лицо моего дедушки, которому я стольким обязана. Иногда мне кажется, что все лучшее, что я в себе знаю, заложил в мою душу именно он — щедрый, добрый, любящий дедушка, большой и сильный человек.
Е. Р. Мушкина
«Вам знакома тоска по прошлому?»
Вот почему, архивы роя,
Я разобрал в досужий час
Всю родословную героя,
О ком затеял свой рассказ.
Вновь и вновь перебираю старые семейные фотографии. Лица полузабытые — это бабушки, с которыми прожила вместе десятки лет. И лица незнакомые — прадед, дед… Их я вообще не знала: умерли- уехали до моего рождения.
Я и представить себе не могла, как крепко будут держать меня вековые корни, каким сильным, требовательным станет зов предков. Казалось бы, не все ли равно, куда выходили окна квартиры прадеда Ивана Ивановича, как отстаивал в суде права своего Торгового дома мой дед Леопольд Яковлевич, как обслуживал гостей троюродный дед Яков Данилович…
Нет, не все равно! Поняла: человек должен знать свои корни. Знать, чтобы помнить. Эти два слова связаны неразрывно. И чем больше мы знаем, тем дольше и глубже память.
Как же созвучны мне эти слова Кира Булычева! Увы, спросить уже не у кого.
Что-то, конечно, о них, представителях сильного пола нашей семьи, рассказывали бабушки, что-то сохранилось в доме — фотографии, документы, письма. Но главное — архивы. Несколько лет я провела в них, перерыла, перечитала фолианты дел. Я ходила по столичным улицам, где прадед и дед жили, учились, работали в конце XIX — начале XX века. Ходила по следам своих предков.
Иван Иванович, прадед
«А в Столешниковом — ну просто беда — целый сонм воспоминаний и дум»[17]. Стою перед домом 7 — чистенький, ухоженный, недавно отреставрированный. Здесь, во владениях Алексея Корзинкина, и жил мой прадед Иван Иванович с женой Серафимой Семеновной и дочерьми. Квартира 4, третий этаж. Вообще облик переулка сложился на деньги купцов Корзинкиных. Самые старые строения — каменные палаты XVIII века. Были они двухэтажные, хилые,
