в отношении России?»
Поначалу Айвор открыто и страстно выступал против войны, но, когда завязалась схватка между Германией и Советским Союзом, он заявил о своей решимости драться. «Я и сам записался, я готов идти воевать и, если меня возьмут, надеюсь стать настоящим храбрым бойцом», — сказал он, выступая в Вулиджско-Пламстедском филиале Антивоенного конгресса (эти слова были немедленно переданы в МИ-5). В 1941 году Айвора призвали было, но тут же пошли на попятный, поскольку «абсолютно нежелательно, чтобы ему было позволено служить в вооруженных силах Его Величества».
«Похоже, они тебя вычислили», — пошутил по телефону один из его друзей-коммунистов, и фразу зафиксировала МИ-5, прослушивавшая разговор. К тому времени Айвор с семьей переехал в деревню Бакс- Хилл в Хартфордшире, к немалому раздражению руководившего им советского агента: «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ живет в провинции, и связь с ним затруднена».
Айвор Монтегю превышал банковский кредит и был неопрятен. В свое время он был знаком с известной суфражисткой Сильвией Панкхерст; он слушал зарубежные новости, бранил британские порядки в области спорта, пропагандировал советское кино, общался с левыми актерами и режиссерами, читал книги. В доме у него жила беженка из Германии — еврейка Эльфрида Штёккер. С точки зрения МИ-5 все это было чрезвычайно подозрительно. Во всем, что делал Айвор Монтегю, британские контрразведчики видели признаки измены. Они видели их в его друзьях, в его внешности, в его взглядах, в его поведении. Но прежде всего они видели их в его страстной — и подозрительной — любви к настольному теннису.
Подозрение, что за интересом Айвора к пинг-понгу кроются некие темные намерения, было унаследовано от полковника Валентайна Вивиана, главного охотника за шпионами-коммунистами в британских службах безопасности. Вивиан возглавлял в МИ-6 отдел «V», занимавшийся контрразведкой, пока его не назначили заместителем начальника SIS, ответственным за службу дешифровки МИ-6 в усадьбе Блетчли-Парк. На протяжении долгой разведывательной карьеры Вивиана большая часть его энергии, как и энергии отдела «V», была направлена против британских коммунистов и Коминтерна, который он считал «не столько подпольным политическим движением, сколько преступной организацией заговорщиков». Он был глубоко — даже параноидально — обеспокоен деятельностью Айвора Монтегю. Он был совершенно прав, подозревая, что этот отпрыск привилегированного семейства не просто сочувствует делу коммунизма. Но годы пристального наблюдения за Айвором, перлюстрации его писем, подслушивания его разговоров, слежки, фотографирования принесли пока лишь косвенные свидетельства о его нечестном поведении. И полковник Вивиан убедил себя, что энтузиазм Монтегю в отношении настольного тенниса — прикрытие для чего-то гораздо более зловещего.
Многие перехваченные письма Айвора — подозрительно многие, по мнению перлюстраторов, — касались поставки снаряжения для настольного тенниса из других стран. Часто писали ему два жителя Болгарии — Золтан Мехловиц и Ивор Бодански, письма вроде бы касались различных тонких аспектов игры: способности мячей разных типов к вращению, оптимального веса ракетки. Вивиан дал указание проверить болгар и выяснить, «есть ли за ними еще что-нибудь подозрительное» (самое красноречивое слово тут — «еще»). Вивиан писал агенту МИ-6, работавшему в Софии: «Причина нашего предварительного интереса к этим людям покажется Вам довольно необычной. Они без конца пишут письма Айвору Монтегю о настольном теннисе и об испытаниях мячей для этой игры. Монтегю, конечно, большой энтузиаст пинг- понга, человек из самого ядра настольно-теннисного интернационала, но даже здесь, в Англии, где люди не отличаются психическим здоровьем в этом отношении, нам трудно поверить, что джентльмен может тратить неделю за неделей на испытания теннисных мячиков».
Ответ из Болгарии был разочаровывающим: «У болгарской полиции ничего на них нет… на поверхностный взгляд, Мехловиц и Бодански — абсолютно законопослушные люди, занимающиеся испытанием мячей для настольного тенниса». Еще большее беспокойство внушала довоенная переписка Айвора с Фрицем Цинном, казначеем Немецкой ассоциации настольного тенниса. Письма летали туда-сюда как мячики, в них обсуждался какой-то «мяч Ханно» и «приспособления для натяжения сетки». Проскользнули в них и упоминания о разводе Цинна и о подозрениях на его счет «в том, что он открыл нелегальный игорный клуб». Может быть, «мяч Ханно» — кодовое обозначение какого-то секретного оружия? Может быть, Айвор Монтегю под прикрытием якобы невинных спортивных контактов обменивался со своими болгарскими и немецкими корреспондентами шифрованными посланиями? Может быть, Монтегю и эти малопонятные иностранцы «необычным способом используют канал международного настольного тенниса для внутреннего шпионажа»? Вивиан был твердо намерен раскрыть таинственный настольно- теннисный заговор. «Я понимаю, что все это выглядит малозначительным, — писал он, — но, если вглядеться пристально, это озадачивает».
Человека, проводившего столько времени за обсуждением проблем пинг-понга, подозревал в шпионаже не один Вивиан. Когда Юэн Монтегю только вошел во внутренний круг британской разведки, он ожидал, что МИ-5 тщательно изучит его биографию и потому будет знать про Айвора и его коммунистическую деятельность. Вместе с тем «я не верил в полную осведомленность МИ-5. Я чувствовал, что они, похоже, путают меня с моим младшим братом-коммунистом». Он был прав только наполовину. Однажды во время заседания комитета «Двадцать» Джон Мастерман ни с того ни с сего наклонился через стол к Монтегю и небрежным тоном спросил его: «Ну, как поживает настольный теннис?» Мастерман явно уже навел кое-какие справки о братьях Монтегю и прочел собранные полковником Вивианом материалы о международном настольно-теннисном братстве. «Об этом надо спросить моего младшего брата- коммуниста, — ответил Монтегю. — Он основоположник настольного тенниса, а не я». Монтегю подумал, что Мастерман просто ошибся — перепутал двух братьев. Но этот хитроумный оксфордский профессор ошибок не допускал. Он хотел прощупать своего коллегу по комитету «Двадцать»: может быть, эта зловещая настольно-теннисная ниточка тянется и к нему тоже?
Вивиан, конечно, был прав, но вместе с тем он глубоко заблуждался. Айвор Монтегю действительно шпионил в пользу Советского Союза под псевдонимом Интеллигенция и продолжал это делать до самого конца войны, неразоблаченный и нераскаявшийся. С другой стороны, в его интересе к настольному теннису не было ничего загадочного и ничего злонамеренного. Он просто любил эту игру. Иногда даже сотрудники МИ-5 впадают в легкое помешательство: долго вглядываются в одну точку и видят тень там, где ее нет. Как сказал однажды Фрейд, когда его спросили о значении его неизменной трубки, «иногда трубка — всего лишь трубка». Иногда мячик для настольного тенниса — всего лишь мячик для настольного тенниса.
День, когда должна была начаться операция «Фарш», все приближался, и Чамли и Монтегю носились по Лондону, спеша доделать все, что еще не было доделано. План был одобрен премьер-министром, и подводная лодка «Сераф» готовилась к отплытию, так что колеса, как говорится, завертелись, однако оставался ряд серьезных проблем. Все они так или иначе были решены, но ни одно из решений не было идеальным.
Генералу Наю было сказано, чтобы он сложил письмо, но только вдвое. «Специалисты- исследователи» из отдела цензуры, вскрывавшие и изучавшие в годы войны почтовые отправления, сделали увеличенные фотографии складки аппаратом для макросъемки. Это позволило бы определить, читалось письмо или нет. Последняя, довольно-таки театральная шпионская уловка состояла в том, что в складку бумаги положили одну темную человеческую ресницу. Если письмо вернут и ресница будет на месте, это будет означать, что письмо не вскрывали, но, «если ее там не окажется, по этому простому признаку можно будет заключить, что письмо было прочитано». Впрочем, Монтегю довольно сдержанно оценивал эти меры. Для его юридического ума наличие или отсутствие одной-единственной ресницы не было такой уликой, какая могла бы иметь значение в суде.
Ключевое письмо положили в конверт и запечатали двумя официальными сургучными печатями вице-шефа имперского Генштаба с геральдической эмблемой военного министерства. Эксперты из цензуры сфотографировали печати, чтобы по их неровным краям можно было определить, открывался ли конверт. Таким же образом были сделаны снимки печатей на письме Маунтбеттена. Получив письма после этих процедур, Монтегю позаботился о том, чтобы никто, кроме него, их не брал. То же самое относилось к другим вещам Мартина. Письма Пам Монтегю хранил в своем собственном бумажнике, периодически их вынимал, разворачивал и вновь складывал, как мог бы делать молодой жених. Немцы, возникни у них подозрения и имейся соответствующая аппаратура, вполне могли проверить письма на отпечатки пальцев. «Повсюду вместо отпечатков майора Мартина оставлялись мои», — пишет Монтегю. Разумная мера, но не стопроцентно надежная. Если бы немцы получили возможность сравнить отпечатки на письмах с
