Итальянский береговой радар тоже отреагировал на подплывающую армаду. Секунды спустя на берегу вспыхнули прожекторы, превратив ночь в день, и британская подводная лодка оказалась освещена, как на сцене. «Их ослепительные лучи, пересекавшиеся на воде, сошлись на „Серафе“ в ярчайшее световое пятно». В нормальной ситуации это значило бы, что надо немедленно погружаться, но у Джуэлла был приказ оставаться на месте до подхода флотилии. Береговые орудия открыли огонь, и следующие десять минут, которые показались «натягивающей нервы в струну, наполненной взрывами вечностью», вокруг неподвижного «Серафа» бушевал ад. Кок, припавший к пулемету, трехэтажно ругался. От каждого снаряда в воздух взметался фонтан воды, и дозорные прижимались к стенкам боевой рубки, «спасаясь как от водопадов, так и от летящих осколков». Между взрывами «накатывающий издали рокот» становился все громче.
А затем в темноте «коротко вспыхнул прожектор на головном эсминце могучего атакующего флота». Секунды спустя стали видны и другие корабли: «Медленно из сумрака выступали черные продолговатые очертания». Забыв про сыпавшиеся вокруг снаряды, Джуэлл подумал, что в жизни не видел ничего столь же восхитительного. «Английскому языку нужно новое существительное, которое заменило бы затасканное слово „армада“, — писал он впоследствии. — Насколько я мог разглядеть в свой бинокль ночного видения, сотни кораблей двигались упорядоченным строем». Прожекторы эсминца выхватили из темноты огневые точки противника, «как огни рампы — участки сцены», и с корабля открыли огонь. «Снаряды свистели высоко над головой». В небе ревели вражеские самолеты, бросавшие осветительные бомбы, чтобы помочь береговой артиллерии.
Находясь в море, Деррик Левертон восхищался красотой «разноцветных трассирующих снарядов» зенитной артиллерии и мерцающими отсветами в небе от загоревшихся сухих пшеничных полей на берегу. Прекрасная и ужасающая картина. «Вспышки, прожекторы, полыхающие пожары плюс яркие цветовые эффекты от взрывающихся бомб и снарядов — вся Сицилия, сколько хватало глаз, была похожа на колоссальное пиротехническое шоу». Когда первый эсминец прошел мимо «Серафа», его американская команда «возгласами приветствовала упрямую маленькую субмарину». Чуть погодя приблизилось небольшое десантное судно, на корме стоял капитан американских ВМС. Поверх шума он прокричал: «Эй, на „Серафе“! Меня послал адмирал сказать вам спасибо за вашу блестящую работу!» Джуэлл «слегка ошеломленно», как он позднее признал, отсалютовал ему в ответ. Но капитан еще не кончил свою речь: «Ребята, которые высадились, долго будут помнить, как вы здорово их вывели прямо на место…»
Настало время «Серафу» «осторожно скользнуть подальше в море, в спасительную темноту». Джуэлл бросил последний взгляд на берег, где «крохотные стремительные вспышки автоматных очередей обозначали путь десантников сквозь оборонительные порядки». Американское подразделение «рейнджеров» под командованием Билла Дарби пошло на штурм берега в заливе Джела. Джуэлл «мысленно пожелал дружелюбному, неистощимому на шутки полковнику не дойти в своей храбрости до безрассудства».
Идя впереди своих людей, потому что иного способа отправлять их в бой он не знал и не хотел знать, Билл Дарби бросился в атаку как одержимый, каковым он и был. Прорвав оборону, он пошел прямо на город Джелу, уже сильно разрушенный судовой артиллерией. Итальянские войска из Ливорнской дивизии попытались было организовать оборону у городского собора, но были быстро опрокинуты «рейнджерами». Контратаку итальянцев с использованием легких танков «рено» Дарби сдерживал лично, вооруженный только пулеметом калибра 0.30, который был установлен на его джипе. Поняв, что нужно что-то посущественнее, он бросился обратно на берег, раздобыл 37-миллиметровую противотанковую пушку, вскрыл топором зарядный ящик и затем с помощью одного капитана из «Рейнджерс» подбил очередной итальянский танк, пытавшийся атаковать его командный пункт. Для верности он бросил гранату на крышку танкового люка. Итальянский экипаж в ужасе немедленно сдался.
Примерно через двенадцать часов после начала вторжения Дарби вынул из вещмешка свернутый американский флаг и прибил его к двери штаб-квартиры фашистской партии на главной площади Джелы. После боя за Джелу Паттон наградил Дарби крестом «За отличную службу» и предложил повышение в звании. Орден Дарби принял, а от повышения опять отказался. «Дарби — великолепный воин», — восхищался им Паттон.
Чуть дальше к востоку майор Деррик Левертон играл в «спектакле» свою роль в несколько более спокойном темпе. Похоронный агент «пожелал своим ребятам удачи (все было абсолютно нормально и по- деловому)», после чего ему оставалось только ждать посадки на десантный катер. «Поскольку немножко времени еще оставалось, я решил поспать». Левертону принадлежит честь быть единственным, кто ухитрился заснуть во время крупнейшей морской десантной операции, какую к тому времени видел мир. Хотя, по его воспоминаниям, «в отдалении здорово грохотало», отключиться это ему нисколько не помешало. Это был своего рода героизм, который лишь немного уступает подвигам полковника Дарби.
«Перед самым рассветом, когда впереди стали проступать силуэты холмов», Левертон пересел на десантное судно. Через несколько минут, пройдя вброд через обломки планеров, которые «чуть-чуть не дотянули до берега», он оказался на суше. На берегу лежали два погибших воздушных десантника. К виду мертвецов Левертону было не привыкать («первым, что осталось у меня в памяти от раннего детства, был восхитительный запах толченого тимьяна»).[14] Он со своими людьми направился к месту, выбранному для батареи, — прямо через минное поле. «Время от времени мины взрывались с жутким грохотом и массой черного дыма». Пока устанавливали орудия, Левертон решил, что самое время выпить чайку. В его паек, как он с удовольствием обнаружил, входил «чайно-сахарно- молочный порошок», который можно было превратить в чай простым добавлением горячей воды. «В высшей степени питательно, аппетитно и культурно», — подумалось Дрику. И тут батарею атаковали пикирующие бомбардировщики.
Это, писал он потом матери, «добавило чаепитию пикантности». «Когда начали сыпаться бомбы, я бросился к каменной стенке и залег под ней. Мимо пролетела масса пыли и всего остального, и, когда я встал, я увидел, что в нескольких футах от моей головы из стенки выбило большой камень размером с футбольный мяч». Только такой неисправимый оптимист, как Левертон, мог увидеть что-то положительное в бомбардировке его позиций: «Следующая бомба упала в море и устроила нам великолепный прохладный душ». На случай дальнейших атак похоронный агент приказал своим солдатам вырыть «маленькие могилки глубиной около 3 футов, где было очень удобно». Поскольку орудия еще не были установлены, Левертон забрался в свой окопчик и снова заснул. Но, в отличие от подкрепляющего силы сна на корабле, этот отдых был менее спокойным. «Мне приснился довольно жуткий сон про бомбежку и тому подобное, и, когда я очнулся с торжествующим чувством, что это только сон, я понял, что это не только сон: гады как раз пикировали прямо на нас». Бомбы принесли лишь незначительный вред, хотя, как он писал родителям, «сотрясение земли, когда лежишь в могиле, немного раздражает».
К ночи зенитные орудия были установлены и пущены в ход. К удовлетворению Левертона, один пикирующий бомбардировщик был сбит в первый же день. За последующие шесть недель батарея уничтожила еще одиннадцать вражеских самолетов «плюс немалое количество „возможно, сбитых“ и „поврежденных“». Левертон был счастлив. «Ребята страшно горды тем, что мы первая батарея, введенная в действие в Европе после Дюнкерка».
На берегу палило солнце, и организовывать работу батареи в длинных брюках и гетрах было нестерпимо жарко. «Я почувствовал, что моя одежда не подходит для этого занятия, — писал майор Левертон. — Поэтому я придумал себе новый повседневный костюм для вторжения: тонкая рубашка, мои синие джанценовские плавки, синие спортивные туфли и каска. Великолепная и горячо рекомендуемая модель».
Так сидел среди падающих бомб в своей собственной «могилке» этот британский герой-гробовщик, одетый в купальные трусы и железную каску, и предавался весьма приятному чаепитию.
Он выглядел комично и вместе с тем чертовски величественно.
В шесть утра армейский полковник разбудил Муссолини и сказал ему, что началось вторжение на
