него. Декабристам, напротив, нужна была кровь, и из мятежного каре раздавались выстрелы, не только вверх, но и по войскам, верным государю.
Силы декабристов на площади тоже возросли. Поручик Л.-гв. Гренадерского полка А.И. Сутгоф сумел поднять на бунт одну роту своего полка, вывел ее из казарм, через Петропавловскую крепость и Неву привел по льду на площадь сквозь ряды преображенцев и конногвардейцев и присоединил к восставшим московцам.
Капитан-лейтенант 8-го флотского экипажа Николай Бестужев, старший из братьев Бестужевых, возглавил и привел к Сенату Гвардейский флотский экипаж, который удалось взбунтовать в полном составе, вместе с младшими офицерами. Выйдя с Галерной улицы, моряки встали рядом с мятежным каре, построившись колонной к атаке.
Император приказал кавалерии атаковать восставших. Эскадроны конной гвардии с разных сторон устремились на бунтовщиков, имея целью не убивать их, а смять и рассеять их ряды. Затем атаковал Кавалергардский полк, но все эти атаки успеха не имели, они были отбиты ружейным огнем; среди кавалеристов было немало убитых и раненых.
Выстрел Каховского в Милорадовича. Рис. И. Шарлеманя. 1861 г.
Еще один заговорщик, поручик Л.-гв. Гренадерского полка Н.А. Панов, поднял на бунт значительную часть своего полка, перешел Неву по льду, по Миллионной улице вышел к Зимнему дворцу, прорвался с толпой гренадер через Финляндский караул во внутренний двор, но там его встретил Л.-гв. Саперный батальон. Саперы, успевшие прибыть на защиту дворца, заняли все ключевые позиции, и вместе с финляндцами численно превосходили отряд Панова. Поняв, что дворец ему не захватить, Панов повел гренадер на Сенатскую площадь. По пути ему пришлось пробиваться штыками сквозь правительственные войска, мимо государя, с криками «Мы за Константина». Согласно легенде, император Николай распорядился пропустить восставших. Лейб-гренадеры присоединились к мятежному каре, встав обводом вокруг него. За ними прибежал командир полка полковник Н.К. Стюрлер, который все время уговаривал солдат вернуться в казармы. Декабрист Каховский, уже убивший в этот день Милорадовича, теперь так же из пистолета выстрелил в Н.К. Стюрлера, а его товарищ по душегубству Оболенский добил полковника ударом шпаги.
С приближением вечера и темноты изменилось настроение толпы, оно стало агрессивным, и эту агрессию кто-то умело направлял против государя. Раздавались издевательские выкрики, со стройки Исаакиевского собора в офицеров летели камни и поленья. В народе было необычно много пьяных. Еще ранним утром 14 декабря в ожидании возможных беспорядков вице-губернатор получил от правительства приказ закрыть все кабаки и винные склады, а на случай, если их начнут отпирать насильно — выливать вино (в то время словом «вино» называлась и водка). Однако на площади во время восстания были замечены люди, раздающие простолюдинам деньги и водку. Ряд источников отмечает опьянение также и у восставших солдат.
А.Ф. Орлов. Худ. Д. Доу. 1828 г.
«Спонтанно найти большое количество спиртного было сложно. Значит, его кто-то заранее подготовил… что получится, если большое количество простолюдинов опоить алкоголем и еще дать им денег? Получится бунт — бессмысленный и беспощадный. Начнутся погромы, поджоги, убийства. Зачем это надо заговорщикам? Им надо по возможности спокойнее арестовать царскую семью и заставить Сенат подписать нужные документы. Так кто же раздавал спиртное и деньги, если этого не делали сами декабристы? Ответа на этот вопрос у историков нет…»[14]
Уже все полки, верные императору, стянулись к площади. Три тысячи бунтовщиков были окружены сплошной стеной из 12 тысяч правительственных войск. Среди них были подошедшие семеновцы, лейб- егеря, павловцы, а также не охваченная бунтом часть московцев и лейб-гренадер. Мятежное каре было зажато со всех сторон и вынуждено неподвижно стоять на морозе. Любая попытка его движения на тесной площади была обречена на провал. Вместо Трубецкого был выбран новый диктатор восстания — поручик князь Оболенский. Он три раза пытался, но так и не смог собрать совет. Офицеры-заговорщики уже теряли свой запал. Однако приближавшаяся темнота давала восстанию шансы на успех. Нижние чины разных полков колебались и могли начать перебегать к мятежникам.
Гренадер Л.-гв. Преображенского полка. 1817–1825 гг.
Н.А. Бестужев. Автопортрет. 1815 г.
Карабинер и егерь Л.-гв. Финляндского полка. 1817–1822 гг.
Николай I распорядился вывести на площадь артиллерию. В течение дня все посылаемые государем парламентеры, которые призывали восставших солдат разойтись по казармам, терпели неудачу, в том числе даже митрополит Петербургский Серафим. Заговорщики старались не допускать их до солдат. Последним, кто пытался вести переговоры, был начальник гвардейской артиллерии генерал-майор И.О. Сухозанет, что являлось прозрачным намеком на дальнейшие действия властей. Однако и его также встретили бранью и стрельбой. Тогда на площадь выкатили четыре орудия. Три из них заняли позицию на углу Адмиралтейского бульвара, где находился император, четвертое — у Конногвардейского манежа, в распоряжении великого князя Михаила Павловича. До восставших было не более ста метров.
Как иронично отмечает историк: «Выведя обманным путем солдат на площадь, большинство злоумышленников постепенно с площади исчезали. Под разными предлогами и без оных. Причем их уход был прямо пропорционален прибытию правительственных войск, а уж когда на площади появилась артиллерия, то отток „руководителей стал поразительно активным».[15]
Николай Павлович после тяжелых раздумий приказал открыть огонь картечью. При первых выстрелах восставшие дрогнули и побежали, кто на Галерную улицу, кто по набережной, кто по невскому льду. Одни гибли от картечи, других рубила пущенная вдогонку кавалерия. Из заговорщиков, офицеров и штатских к тому времени оставались только самые безрассудные и отчаянные, которые собирались красиво умереть. Тем самым они погубили еще большее число солдат. Чего стоит одна только попытка Михаила Бестужева с помощью угроз построить московцев на льду Невы. От пушечных ядер или от большого скопления людей непрочный декабрьский лед треснул, и много солдат потонуло. Сам декабрист пишет об этом с нескрываемой бравадой, как будто он — актер-любитель, представляющий на сцене гибель романтического героя, а солдаты — статисты: «Когда мои московцы, валясь под картечью, начали бросать ружья и перепрыгивать через каменный барьер набережной на Неву, я стал с пистолетом в руках и сказал решительно, что я застрелю, кто будет бросать ружье и не пойдет на съезд. Угроза подействовала. Вся масса полка спустилась на Неву, и, когда мы добежали до середины ее, я остановил солдат и начал строить их в колонну. Вы спросите, для чего? Мне очень ясно обозначалась моя будущая участь, я себя не убаюкивал надеждами и решился умереть с оружием в руках. Как и где бы я погиб — это решила бы удача, а этого-то и не было, потому что когда я уже достраивал колонну под выстрелами батареи, поставленной на средине Исаакиевского моста, вдруг мои московцы, доселе молодцами стоящие под убийственным огнем, с криком: „Тонем, ваше высокоблагородие“ распрыснулись по реке. Лед не выдержал и провалился. Тут уже было не до спасения утопающих».[16]
Штаб-офицер и гренадеры Л.-гв. Гренадерского полка. 1817–1825 гг.
Штаб-офицер Л.-гв. Конного полка в 1812–1820 гг.
