пространной летописной повести говорится, что о движении сил Мамая на Русскую землю сообщил великому князю Олег Рязанский, скрыв при этом свой собственный союз с Мамаем; только в пространной летописной повести говорится о том, что Мамай потребовал от московского князя выплаты дани в размере, установленном еще при хане Джанибеке, а не по существующим договорам с Мамаем — Дмитрий соглашался выдать дань в договорном размере, но отказался платить ее в прежнем размере. Есть и еще несколько такого рода подробностей. Целый ряд сведений, сообщаемых пространной летописной повестью, по содержанию и характеру совпадает с данными «Сказания ю Мамаевом побоище», но по деталям и подробностям сведения эти в обоих произведениях отличаются. Так, например, и в пространной летописной повести и в Сказании» сообщается о том, что Олег Рязанский посылал своего посла к Мамаю и к литовскому князю, но в летописной повести названо его имя — боярин Епифан Кореев. В «Сказании» говорится, что великий, князь Дмитрий Иванович рвался в бой первым, сообщается, что после сражения его нашли сильно контуженным. В пространной летописной повести говорится, что великий князь в начале боя «на?ха наперед въ сторожевых полц?х… таче потомъ, не долго попустя, отъ?ха князь въ великий полкъ» (с. 20), а затем сообщается, что на князе были разбиты все его доспехи, «но на г?леси его не б?ше язвы ни коея же, а бился с тотары в лице, ставь напреди, на первом суим?» (с. 22). Итак, мы видим, что пространная летописная повесть насыщена целым рядом фактических сведений, о которых в краткой летописной повести ничего не говорится. Однако основное отличие пространной летописной повести от краткой заключается не в этом, а в литературных особенностях пространной летописной повести, в ярко выраженной публицистичности этого памятника.
В пространной летописной повести много места уделено измене Олега Рязанского. И главное здесь не столько в сообщении каких-то исторических подробностей, сколько в публицистических эмоциях автора повести. Он страстно обличает рязанского князя: «.. и к лстивому сътонщику, дьяволю св?тнику, отлученному сына божиа, помраченному тмою греховною и не хот? разум?ти, Олгу Рязаньскому, поборнику бессерменьскому, лукавому сыну» (с. 16). Подобного рода филиппики в адрес Олега Рязанского, которого автор сравнивает с Иудой и Святополком Окаянным, встречаются неоднократно.
Стиль пространной летописной повести книжный, риторичный, что нашло отражение и в метафорах, и в сравнениях, и в широком цитировании автором библейских текстов (чаще всего он прибегал к Псалтыри). Автор произведения обращался еще к целому ряду литературных источников: к «Житию Александра Невского», к паремийному чтению о Борисе и Глебе, к уже упоминавшемуся апокрифическому «Слову на рождество Христово о пришествии волхвов».
Пространная летописная повесть представляет собой своеобразную мозаику, составленную из описания событий, риторических (пышных, а подчас и вычурных) отступлений автора, обширных цитат из церковнорелигиозных текстов, молитв великого князя московского. Но это мозаика яркая, красочная, сделанная с исключительным мастерством. Вспомним описание сражения в краткой летописной повести и сравним с ним описание битвы в пространной летописной повести. Автор последней, сообщив о приходе великого князя к Дону, говорит о том, что в это же самое время приспело послание от Сергия. Приводится текст послания, в котором святой призывает князя и всех воинов к сражению. Затем следует торжественная тирада Дмитрия Донского «Сии на колесницах, а сии на кон?х…» (с. 19), в которой использован 8-й стих 19-го псалма. После этого автор говорит об исполчении полков и о том, что одни советуют Дмитрию перейти Дон, а другие удерживают его. Здесь автор делает отступление — описывает гнев Мамая, узнавшего о приходе к Дону московского великого князя, в это описание вставлена речь Мамая. За словами Мамая следует большой монолог Дмитрия Донского — московский великий князь молится богу, обличает «свирепство» Мамая, снова обращается с мольбой к богу о помощи, вспомпная библейскую историю о помощи бога Моисею. Заканчивается монолог московского князя его призывом к брату, князьям и воеводам. После этого говорится о переправе через Дон, описывается утро дня битвы, сообщается об изготовке русского воинства к сражению и затем следует риторическое восклицание автора: «И ключа смертныа растерзахуся, трусъ бе страшенъ, и ужасъ собранным чадом издалеча, от востокъ и западъ» (с. 20) и т. д. Таков стиль всей пространной летописной повести от начала и до конца. Автор пространной летописной повести — человек высокой книжной культуры. Его произведение волнует читателя своей страстностью, острой публицистичностью, своим литературным мастерством. Вместе с тем нельзя не отметить определенную вычурность произведения, смысловую затемненность отдельных отрывков текста.
Как уже отмечалось выше, С. К. Шамбинаго относил время возникновения пространной летописной повести к концу XIV в. (см. с. 309). Временем очень близким к 80-м гг. XIV столетия датировал первоначальный вид пространной летописной повести А. А. Шахматов. Он писал: «Прославление великой победы при жизни победителя вполне естественно, и, допустив существование повести в девяностых годах XIV ст[олетия], мы не видим основания не признавать возможности появления ее еще в восьмидесятых годах, т. е. через год — через два после славной победы. Имея в виду, что в этой повести не содержится намеков на постигшее Москву в 1382 году несчастие — взятие и сожжение ее татарами, я нахожу вероятным, что повесть возникла до этого события, а следовательно, в течение 1381 или в начале 1382 года».204 М. А. Салмина считает, что пространная летописная повесть возникла в конце 40-х гг. XV в. и, в любом случае, не ранее 1437 г., так как в этой повести среди погибших на Куликовом поле назван Федор Тарусский, который по данным других летописных источников (заметим — позднего характера) погиб в 1437 г. в бою с ордынцами под Белевом.205 М. А. Салмина отвергает возможность того, что могло быть два разных Федора Тарусских или же что имя это попало в текст пространной летописной повести на более позднем этапе литературной истории данного произведения. Несмотря на целый ряд убедительных доводов М. А. Салминой в пользу своей датировки пространной летописной повести, признать ее выводы бесспорными и окончательными все же нельзя. Для окончательного решения данного вопроса необходимы дальнейшие разыскания.
Центральный памятник Куликовского цикла — «Сказание о Мамаевом побоище». «Сказание» дошло до нас в очень большом количестве списков. Характерной особенностью списков «Сказания» является наличие большого числа разночтений и вариантов в пределах одной и той же редакции. С. К. Шамбинаго разбил известные в его время списки «Сказания» на четыре основные редакции. Разделение списков «Сказания», предложенное С. К. Шамбинаго, за прошедшее с тех пор время не претерпело существенных изменений: к выявленным им редакциям прибавилось несколько новых, уточнено выделение вариантов внутри редакций.206
Однако представление о последовательности редакций, о характере их взаимоотношения было коренным образом пересмотрено.
С. К. Шамбинаго исходил из заранее построенной им концепции старшинства и последовательности редакций произведения. Он считал, что в основе «Сказания» лежит пространная летописная повесть. Само собой разумеющимся считал он и то, что в том тексте памятника, где литовский союзник Мамая был назван псторически верно Ягайлом (а в большинстве списков «Сказания» вместо Ягайла фигурирует его отец, великий князь литовский Ольгерд, который на самом деле умер за три года до Куликовской битвы), — перед нами более ранняя редакция. Поэтому первой редакцией произведения он посчитал текст «Сказания», входящий в состав Никоновской летописи. Именно здесь целые отрывки полностью совпадают с пространной летописной повестью, а литовский союзник Мамая именуется Ягайлом. Уже А. Марков в рецензии на книгу С. К. Шамбинаго указал, что совпадения с пространной летописной повестью в первой, по
С. К. Шамбинаго, редакции «Сказания» — поздние вставки.207 Более подробно эту мысль развил и обосновал А. А. Шахматов, который, кроме того, высказал предположение, что уже в первоначальном виде «Сказания» имя литовского князя было Ольгерд, а Ягайло — это позднее исправление.208 Сравнительный текстологический анализ различных редакций «Сказания о Мамаевом побоище» показал, что действительно в первоначальном тексте произведения литовский князь назывался Ольгердом.209 Издание в 1959 г. Лондонского списка Вологодско-Пермской летописи210 на конкретном тексте иллюстрировало, что в основе редакции «Сказания», включенной в эту летопись (С. К. Шамбинаго называл эту редакцию второй), редакции, считавшейся близкой к первоначальному тексту памятника с исторически верным именем литовского князя
