— Ясно.
Набрав сверхсекретный шифр, я открыл толстую бронированную дверь, с которой сорвал сверхсекретную печать. Вошел в хранилище. Сделал запись о своем прибытии в журнале прибытия. Сел на стул, стоявший непосредственно под портретом Самого Братца Президента, и стал испытывать радость от того, что под ним сижу. Но в желудок опять полезли разные мысли. Я попытался их разогнать, они меня не слушались и не разгонялись. А не разгонялись они потому, что я постоянно думал о встрече с братцем Принцессой, вспоминая наши с ним откровенные разговоры, в том числе свои собственные разговоры о том, что иногда мне кажется, будто бы я не очень счастлив.
А что, братец Пилат III, сказал я себе, давай вот так, спокойно, без всяких эмоций, с тобой разберемся, что нам кажется и насколько нам кажется, совсем ты спятил или только чуть-чуть.
Сказал, помолчал немного, а потом продолжил: раз братцы мыслеводители и Сам Братец Президент объявили всех братцев Нашего Дома счастливыми, то так оно и есть и иначе быть не может. Раз этого быть не может, значит — мне только кажется. Раз мне кажется, значит — я сошел с ума. Да, сошел: нормальному братцу ничего казаться не будет, нормальный братец всегда вооружен прочными знаниями, разработанными Кабинетом Избранных, наша сила в знании, а не в незнании, к чьей области относится понятие «кажется»… С другой стороны, окружающая среда меня подери, раз я сошел… иногда схожу с ума, то в эти-то самые мгновения я уж точно не могу быть счастливым, поскольку братцы мыслеводители из Кабинета Избранных объявили всех сумасшедших не счастливыми, а несчастными… Это что же выходит-то? Выходит, что когда мне кажется, что я не совсем счастливый, мне это не кажется, а так и есть на самом деле. Но ведь братцы мыслеводители не раз говорили, что сумасшедшим так только кажется, и из-за этого именно «кажется» они-то и несчастны… Тут я подумал, что, наверное, мне только кажется, что мне кажется, что я иногда бываю не очень счастлив. Но ведь все равно кажется, братец Пилат III, сказал я, не одно, так другое кажется. Качественно другое, братец Пилат III, поправил я братца Пилата III — одно дело, когда тебе кажется, что ты не очень счастлив, и совсем другое дело, когда тебе кажется, что тебе это только кажется…
Я совсем запутался в коварных нитях собственных предательских мыслей. Чтобы распутаться, встал со стула и прошелся по трем метрам туда и трем метрам сюда, составлявшим хранилище.
— Я счастлив, я счастлив, я счастлив… — громко повторял я.
Тут в приоткрывшуюся дверь просунулась корона братца Моны Лизы. Он спросила:
— Ты чего?
Я ответил с достоинством:
— Не видишь — радуюсь.
— Чему радуешься? — радостно улыбаясь, спросила братец Мона Лиза.
— Тому, что живу в Нашем замечательном Доме, чему еще тут можно радоваться?
— А можно мне с тобой немножко порадоваться?
— Ну, порадуйся, — согласился я.
Мы стали радоваться вместе, весело-весело радоваться, но уже через минуту братец Мона Лиза прервала нашу радость, сказав:
— Тебе пора идти на инструктаж.
Я пошел, а так как мне нужно было идти на инструктаж, пошел на инструктаж: набрал шифр, закрыл за собой толстую бронированную дверь, поставил на нее печать и направился в персональный кабинет братца четвертого зама братца Цицерона II.
Четвертый зам, кличка братец Апостол, плотный, высокий одиннадцатизубочник с густыми белыми бровями над маленькими глазами, был моим непосредственным начальником, так как был замом по науке и по совместительству возглавлял отдел совершенствования нашей департаментской круглой печати. В его прямые обязанности входил ежедневный инструктаж высших сотрудников, то есть меня. Братца Апостола, в свою очередь, через день инструктировал третий зам, инструктируемый раз в неделю вторым замом, которого раз в месяц инструктировал первый зам, раз в год получавший инструкции от самого братца Цицерона II.
Известно, что вместилищем разума братцев являются желудки. Но на мой просвещенный знаниями Самого Братца Президента взгляд, вместилищем разума братца Апостола являлся желчный пузырь. Во всяком случае, все находящиеся с ним рядом предметы, словно бы вобрав в себя его настроение, дышали на меня именно желчью. Когда я входил в его персональный кабинет, первым же делом тайком оглядывался по сторонам и по степени дыхания желчью стола, стульев, дивана и телефонов мог с абсолютной точностью судить о душевном состоянии своего непосредственного начальника на данное мгновение.
При моем появлении он говорил что-нибудь вроде:
— Так, значит, явился… А я тебя уже жду (или — зачем пришел так рано?), разве трудно, братец Пилат III, прийти вовремя? И почему это у тебя расстегнута верхняя пуговица на фраке, которая должна быть застегнута? И что это из-под твоей девятизубой короны торчат двадцать тысяч сто сорок пять волосиков, а не как положено по уставу департаментской службы — не двадцать тысяч сто сорок? Разве можно в таком виде являться к младшим по рангу? Это что же, а, братец Пилат III, выходит, ты меня… ты меня не уважаешь? Это что же, ты специально решил оскорбить меня своим видом? Меня? Оскорбить? Да ты что это себе позволяешь, а?
На этот раз, однако, к разлитой по мебели желчи примешивалась и хорошая толика зависти. Братец Апостол учить меня нравам не стал — вышел из-за стола и стал методически равноугольно расхаживать по кабинету, почтительно держа в пухлых руках толстую инструкторскую книгу с фотографией и автографом самого братца Цицерона II на обложке.
— Основное назначение Департамента круглой печати, который является представительством Министерства внешних горизонтальных сношений в районе спецзоны Южного Выхода, — сразу же начал читать он, — заключается…
— …в представительстве Министерства внешних горизонтальных сношений в районе спецзоны Южного Выхода, — как того и требовали инструкции, бодро продолжил я.
Братец Апостол бросил на меня беглый взгляд и прочитал:
— И…
— … в постоянной готовности всегда и на самом низком уровне проставить круглую печать на любой, санкционированной внизу специальной визой, прописке.
— Постановка круглой печати глубоко символична, круглая печать… — с особой радостью в голосе выговорил он…
— … это символ замечательной гармонии Нашего замечательного Дома, — радостно подхватил я.
— который…
Я вложил в последующие слова всю свою свирепую ненависть:
— … окружен хаосом окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды.
— Куда…
— … все выходящие братцы должны нести наш свет нашей просвещенности и наш дух нашего самопожертвования, — радостно подытожил я.
— Необходимость существования Департамента, — зрачки братца Апостола в глазах сильно расширились, — круглой печати обусловлена…
— …необходимостью иметь печать на любом домовом документе, — затрепетав от восторга, отчеканил я.
— А также…
— … порядком!
Братец Апостол вдруг зевнул, мгновенно смутился собственной неуставной вольности и настороженно-косо на меня посмотрел. Я сделал вид, что рассматриваю стоявший в левом углу домовой флаг, который с каменным выражением влюбленного в знамя лица как зеницу ока охранял братец пятизубочник из вневедомственной охраны.
— Так… Отлично… — наконец справившись с неуставной зевотой, сказал братец Апостол. Вдруг неуставно чихнул, побледнел до самой короны и скороговоркой выпалил:
— Святое служение Великой Мечте…
