пребывает в этом Пресвятом Таинстве Господь наш Иисус Христос.
То, что он видел, тогда укрепило его и всегда давало ему такую твёрдость в вере, что много раз он думал про себя: если бы не было Писания, которое наставляет нас в этих вопросах веры, то он решился бы умереть за них — уже за одно то, что увидел.
Во время молитвы он видел внутренними очами человеческую природу Христа: фигуру, которая представлялась ему белым телом, не слишком большим и не слишком маленьким, но отдельных частей её он не различал. <…> Богородицу Деву он тоже видел в подобном облике (§ 29).
как мне кажется, церковью святого Павла) [66]. Дорога <туда> идёт вдоль реки. Так шёл он, погружённый в свои благочестивые думы, и присел ненадолго лицом к реке, протекавшей в глубине [67]. И вот, когда он там сидел, у него стали открываться очи разумения. Не то чтобы ему было какое-то видение, однако он понял и узнал множество вещей — как духовных, так и относящихся к вере и к наукам, — и притом с таким великим озарением, что всё это показалось ему новым. Невозможно разъяснить все подробности, которые он тогда уразумел, хотя их было множество. Но тогда он получил столь великую ясность понимания, что ему кажется: если собрать всю помощь, полученную им от Бога на всём протяжении его жизни, за прошедшие шестьдесят два года [68], а также всё то, что он познал, и даже если соединить всё это вместе, то он не обрёл бы столько, сколько в тот единственный раз.
Когда он там сидел, у него стали открываться очи разумения. Не то чтобы ему было какое-то видение, однако он понял и узнал множество вещей — как духовных, так и относящихся к вере и к наукам (§ 30).
31. Длилось это довольно долго, а затем он отправился преклонить колени перед крестом, находившимся неподалёку, чтобы возблагодарить Бога. И там ему явилось то видение, которое много раз являлось ему прежде и которое он так и не распознал — то есть та самая вещь, о которой выше говорилось, что она показалась ему очень красивой, со множеством глаз [69]. Однако, находясь перед крестом, он ясно увидел, что это «нечто» было не такой красивой расцветки, как обычно. И тогда он весьма отчётливо, с полным согласием воли, осознал, что это был бес. Впоследствии это видение являлось ему много раз, в течение долгого времени, но он с презрением отгонял его посохом, который, по своему обыкновению, носил в руке.
32. Как-то в Манресе, будучи больным, из-за очень сильной лихорадки он оказался на пороге смерти, так что ясно осознал: душа вот-вот покинет его. И тут ему в голову пришла мысль, внушавшая ему, что он — праведник. <Эта мысль> так донимала его, что он был занят лишь одним: отгонял её и выявлял свои грехи. Она терзала его пуще <самой> лихорадки, но одолеть её он не мог, как сильно ни старался. Однако, несколько оправившись от лихорадки и уже не будучи при последнем издыхании, он, обращаясь к неким сеньорам, пришедшим навестить его, стал громко кричать, чтобы ради любви к Богу в следующий раз, когда они увидят его на пороге смерти, они закричали во весь голос, называя его грешником, дабы вспомнились оскорбления, нанесённые им Богу.
33. В другой раз, когда он плыл морем из Валенсии в Италию, разразилась сильная буря, у корабля сломался руль, и дело дошло до того, что, на его взгляд и по мнению многих людей, плывших на этом корабле, никак нельзя было избежать смерти [70]. В это время, испытав как следует свою совесть и готовясь умереть, он не почувствовал никакого страха: ни за свои грехи, ни перед осуждением. Однако он переживал великое смятение и скорбь, считая, что не использовал как следует те дары и ту благодать, которую сообщил ему наш Господь Бог.
В другой раз, в пятидесятом году, ему было очень плохо от чрезвычайно тяжкого недуга, который, на его взгляд и также по мнению
Впоследствии это видение являлось ему много раз, в течение долгого времени, но он с презрением отгонял его посохом, который, по своему обыкновению, носил в руке (§ 31).
Думая о смерти, он испытал такую радость и такое духовное утешение от того, что ему предстояло умереть, что весь залился слезами (§ 33).
Многих, должен был стать <для него> последним [71]. В это время, думая о смерти, он испытал такую радость и такое духовное утешение от того, что ему предстояло умереть, что весь залился слезами. И это нимало происходить настолько часто, что много раз он отбрасывал Мысль о смерти, чтобы не испытывать столь сильного утешения.
34. Когда пришла зима, он захворал очень тяжёлой болезнью. Чтобы вылечить его, город поместил его в дом отца некоего Феррера [72], который впоследствии был слугой Бальтасара де Фариа [73]. Там его лечили с великим тщанием; и в силу того благоговения, которое уже <тогда> испытывали перед ним многие самые знатные сеньоры, к нему приходили, чтобы дежурить возле него по ночам [74].
Исцелившись от этого недуга, он, тем не менее, оставался очень слабым и часто испытывал боли в желудке. Вот по этим причиним, а также потому, что зима была очень холодной, его заставили одеться, обуться и покрыть голову. Итак, его заставили надеть две ропилъи
В это время было много дней, когда ему сильно хотелось беседовать о вещах духовных и найти людей, которые были бы к этому способны. Между тем приближалось время, когда он предполагал отправиться в Иерусалим [76].
35. И вот в начале двадцать третьего года он отправился в Барселону, чтобы сесть там на корабль [77]. И, хотя кое-кто набивался ему в спутники, он хотел идти только один, поскольку для него всё дело было в том, чтобы иметь своей опорой одного лишь Бога.
И вот однажды его весьма настойчиво убеждали взять себе в спутники <одного человека>, поскольку <паломник> не знал ни итальянского языка, ни латинского, и говорили, как сильно поможет ему этот <спутник>, при этом вовсю его расхваливая. Но <паломник> сказал, что, будь это даже сын или брат герцога Кардона [78], он всё равно не пойдёт вместе с ним, поскольку он желал обладать тремя добродетелями: любовью, верой и надеждой. Если же он возьмёт кого-нибудь себе в спутники, то, испытывая голод, будет ждать помощи от него; если упадёт, тот поможет ему подняться. Поэтому он будет уповать на него и в силу этих причин чувствовать привязанность к нему, тогда как это упование, привязанность и надежду он хотел бы испытывать только по отношению к Богу. Что он говорил — то и чувствовал в сердце.
С такими-то мыслями он и хотел сесть на корабль: не только в одиночестве, но и без всяких припасов. Когда он начал договариваться о посадке на корабль, ему попался один хозяин судна, взявший
