в мою память. Она начиналась так.
«У дипломатов есть три обязанности: первая состоит в том, чтобы сделаться persona grata для правительства страны, в которой он аккредитован. В этом вы весьма преуспели. Вторая заключается в том, чтобы излагать
| британиив |
| (Прим. ред.) |
¦ Артур Джеймс Бальфур (1848—1930) — Щ^мьерминлстг^»^ гташш 1Г19021905 гт.В 19161919 гг. министр иностранных дел.
своему правительству политику правительства страны в к0ТОрой он аккредитован^ В этом вы тоже попели Третья состоит в том> что6ы правител^ ^
страны, где вы аккредитованы, политику своего со™ ственного правительства. В этом, как мне кажется вы
ских жалоб на большевиков. Вслед за этим списком тон неожиданно менялся. «В то время, когда я это писал пришла ваша телеграмма, где вы сообщаете мне о з™ ^ се Троцкого относительно британских морских и техни ческих экспертов. Это хорошие новости. Если вы можете, постарайтесь убедить Троцкого сопротивляться немецко му внедрению, — и вы обретете благодарность вашей родины и всего человечества».
Эта телеграмма, хотя и подавала новые надежды была не совсем ласкова. По общему признанию, я недо статочно успешно излагал политику правительства Его Величества большевикам. Но в течение трех месяцев Лондон не давал мне никаких указаний относительно своей политики. В своем ответе я сослался на мою преды дущую телеграмму и покорнейше просил дать мне более точный ответ. Ответа не последовало. Морскую миссию не прислали. Англичанина для руководства русским же лезнодорожным транспортом не назначили. Но генерал Пуль и штаб офицеров были посланы в Архангельск и Мурманск.
Май был возбужденный и лихорадочный. Он начался внушительным парадом Красной армии на Красной пло щади. Троцкий принимал парад в присутствии иностран ных дипломатических представителей. Мирбах из авто мобиля наблюдал эту картину. Вначале он высокомерно улыбнулся. Затем он стал серьезным. Он был представи телем старого германского империализма. В этих плохо одетых, неорганизованных людях, которые марширова ли мимо него, была несомненная живая сила. На меня это произвело сильное впечатление.
Буржуазия, однако, не способна была оценить эти симптомы. Она была всецело под впечатлением слуха о необыкновенном чуде, случившемся в этот День На Ни кольской большевики задрапировали икону красной ма терией. Едва это было сделано, материя была чудесным
°б&?о^^ 'РИТесГол~
ко дней в Москву. У меня было с ним несколько ин
тервью, и он мне понравился. Это был приветливый старый джентльмен, который был падок на лесть и мог проглотить ее в любом количестве. Его знания за преле лами банка и покера были весьма ограниченны. У него была дорожная плевательница — странное сооружение с педалью, с которой он никогда не расставался. Когда он
хотел придать особую выразительность своим словам
бант — нажим педали, и затем следовал исключительной ловкости плевок. Во время его пребывания в Москве с ним произошел случай, который не уступает рассказу приписываемому Дюма, о любовниках, обменивающихся клятвой под развесистой клюквой.
Однажды днем Норман Армор, действительный се кретарь американского посольства, вошел в комнату посла.
Господин начальник, — сказал он, — не хотите ли вы пойти в оперу сегодня вечером?
Нет, — последовал ответ, — я думаю сыграть в покер.
Я вам советую пойти, гн начальник, сказал Ар мор. Жаль пропустить такую вещь. Сегодня «Евгений Онегин».
— Какой Евгений? — спросил посол.
— О, но вы, конечно, слышали, — сказал Армор, — Пушкин и Чайковский?
Педаль плевательницы выразительно хлопнула.
— О! — воскликнул посол. — Сегодня поет Пушкин! Седьмого мая я пережил большую неприятность. В
шесть часов вечера Карахан позвонил мне с просьбой прийти к нему. Он рассказал мне необыкновенную исто рию. Днем неизвестный британский офицер явился к кремлевским воротам и заявил, что он хочет видеть Ленина. Когда его спросили о его полномочиях, он зая вил, что он послан Ллойд Джорджем со специальным поручением узнать из первоисточника о целях и стремле ниях большевиков. Британское правительство было не удовлетворено донесениями, которые посылал я. На него была возложена обязанность исправить дефекты. Ленина он не увидал, но у него было интервью с БончБруевичем, русским, из хорошей фамилии, ближайшим другом боль шевистского вождя. Карахан желал узнать, не был ли этот человек самозванцем. Имя этого офицера, он сказал, было Рейли. Я был поставлен в тупик и, не допуская мысли что этот человек мог быть действительно уполно
моченным, чуть не выпалил, что это какойнибудь пеое одетыи русский или просто сумасшедший. Горький опыт приучил меня, однако, ко всяким сюрпризам, и, не обна руживая перед Караханом своего замешательства яага зал ему, что наведу справки и сообщу ему результат В тот же вечер я послал за Бойсом, начальником конттгоаз ведки, и рассказал ему эту историю. Он сообщил мне что это был новый агент, только что приехавший из Англии Я пришел в страшное негодование, и на следующий день офицер пришел ко мне для объяснений. Он поклялся мне что все, что рассказал Карахан, была ложь. Однако он потвердил, что он был в Кремле и видел БончБруевича Отчаянная смелость этого человека поразила меня. Я инстинктивно чувствовал, что Карахан в данном случае сказал правду. Теперь на мне лежала неприятная и щвт рискованная обязанность спасать британского агента, ко торый, если я отрекусь от него, может скомпрометиро вать меня, и за чью безопасность, хотя бы ни в коей мере не был мне подчинен, я чувствовал себя до некоторой степени ответственным.
Хотя он был много старше меня, я отчитал его со строгостью школьного учителя и пригрозил отправить в Англию. Он принял мой выговор покорно, но спокойно, и так остроумно оправдывался, что в конце концов рас смешил меня. Мне удалось уладить дело с Караханом, не вызвав в нем чрезмерных подозрений.
Человек, который так драматически ворвался в мою жизнь, был Сидней Рейли, таинственный агент британ ской контрразведки, известный теперь свету как искусней ший британский шпион. Мой опыт в войне и в русской революции привел меня к очень невысокому мнению о работе разведки. Несомненно, она имеет свои выгоды и свои функции, но в политической работе она не сильна. Покупка информации поощряет к фабрикации сведении. Но даже сфабрикованные сведения менее опасны, чем честные донесения людей, которые, как бы они ни были смелы и талантливы в качестве лингвистов, часто неспо собны составить правильное политическое суждение. 1ем не менее методы Сиднея Рейли были высокой марки, что вызывало мое восхищение. Вам еще придется услышать о
нем в моей повести. _ , и
Приблизительно в это же время был таинственный визит ко мне некоего высокого гладко выбритого рус ского.
— Роман Романович, — обратился он ко мне.
Я смотрел на него с недоумением. Насколько я пом нил, я никогда не видал его раньше.
Вы не узнаете меня? — сказал он.
Признаться, нет, — отвечал я.
Он прикрыл подбородок и рот рукой. Это был Фабри кантов, эсер и близкий друг Керенского. Когда я
