Жизнь снова потянулась в своем безрадостном однообразии. Хорошо, что на следующий день Жанлен получил целую кучу заказов. Харлем, Гаага, Лейден, Драхтен, Бреда, Тилбург — за окном мелькали города, новые люди, кипела жизнь. Поезда, катера, машины — все они угодливо доставляли Жанлена в любую точку страны. Он весь отдался работе, черпая вдохновение в своем несчастье. Ирен запала в душу. Уезжая, он даже попросил Жака пожить у него. Вдруг девушка передумает и вернется… Надежда все еще жила где- то внутри, но облегчения не приносила. Брат обещал сообщать о любых встречах, любых звонках. Короче, обо всем, что касается Ирен. В любое время дня и ночи. Что Жанлен делал бы без брата? Бросил бы работу. Да, уж ума бы хватило. В том-то и беда! Как только верх берет сердце, человек уже над собой не властен, он раб прихоти, страсти. Воля словно отдвигается в сторону и подчиняется лишь чувственным порывам.
И вот наконец он дома. Амстердам встретил Жанлена проливным дождем.
Жак ждал на вокзале. Жанлен строго-настрого запретил ему приходить, если будет плохая погода. Дело в том, что братец допрыгался-таки до больничной койки. С каждым днем ему становилось хуже, пленэр усугубил положение, а рядом не было брата, который дал бы по шее и загнал в кровать. Жак, сколько ни звонил, даже словом не обмолвился, что ему хуже. А Жанлен слишком ушел в свои проблемы, слишком запутался в себе, чтобы замечать еще и чужие трудности. Звонил сам, но дома никто не поднимал трубку: ни на одной, ни на другой квартире.
Спустя трое суток, когда Жанлен уже места себе не находил от беспокойства и собирался срочно возвращаться, не выполнив заказ, неожиданно позвонил Виктор. Он прояснил ситуацию.
Жак обратился-таки к врачу и с диагнозом «воспаление легких» был отправлен в больницу. Его отправили на «скорой», он не успел сразу позвонить. И только на третьи сутки додумался сообщить об этом Виктору. Жака выписали только позавчера, и он, конечно, пришел под проливным дождем встречать «родную кровь». Первая его фраза была традиционна:
— Только не вздумай на меня орать.
— А зачем? — равнодушно пожал плечами Жанлен. — Придем домой, я тебя просто придушу. Вот и все. Какая экономия государству: не надо лечить, выдавать медикаменты. Пусть их употребит кто-то с мозгами. А тебе зачем? Все равно сразу по выздоровлении опять возьмешься за свое. Так зачем тратиться?
Во время лечения Жака, то есть последние три недели, квартира Жанлена пустовала. Но прошло уже почти два месяца после того дня.
Значит, она или окончательно примирилась с ним, или, не найдя другого выхода, уехала к отцу в Гавр. Оба варианта хороши: если ухажер не прикончит, так дорогой родитель довершит начатое.
Взяв у брата сумку, Жак шел рядом и виновато молчал. Жанлен заметил, что ветровка и рубашка на нем, несмотря на зонт, вымокли до нитки. Жанлен снял свою сухую куртку и, не говоря ни слова, сунул брату. Тот вроде открыл рот, чтобы возразить, но, наткнувшись на почти убийственный взгляд, бросил эту затею и безмолвно подчинился. Жанлен долго сдерживался, но уже на подходе к дому не смог обуздать гнев и процедил сквозь зубы:
— Какого черта?!
Жак понял, что этот негодующий вопрос относится не к его последней выходке, а вообще ко всему периоду отсутствия брата. Он осознавал, что его раздражение вызвано скорее разочарованиями на личном фронте, чем его «ослушанием». Но ведь надо же на ком-то оторваться.
А тут такой повод, лучше не придумаешь!
— Я просто давно тебя не видел, вот и все, пояснил Жак. — Ты ведь оставишь меня ночевать. Поговорим.
Жанлен строго посмотрел на него. Ну что взять с этого недотепы! Он отлично знал, о чем сейчас заведет речь брат. Может, другим могло бы показаться странным, что двое взрослых мужчин так скучают в разлуке. Но близнецы есть близнецы, незримая нить связывает их. Жак почему-то особенно чувствовал ее. Он не мог долго находиться далеко от брата. Не говорить с ним.
Не рассказывать ему о своих картинах, не рассматривать вновь и вновь его снимки. И Жанлену было порой тяжело без поддержки брата.
Вместе они родились, вместе и шли по жизни.
И самой страшной карой для Жака была ссора.
Когда тонкая нить подвергалась опасности, тот просто с ума сходил. В детстве он всегда шел извиняться, уступал в любом деле, лишь бы только «старший» брат не сердился. Жанлен частенько пользовался этой слабостью как сильнейшим средством манипуляции. И сегодня, похоже, придется снова дернуть за болезненную ниточку.
— Сейчас высохнешь, заберешь шмотки и проваливай, — сухо ответил он, отряхивая зонт в коридоре перед дверью квартиры.
Жак не ответил, понимая, что на этот раз отшутиться не выйдет.
Вошли, поставили вещи. Жанлен изо всех сил старался скрыть истинные свои эмоции и изображал презрительное равнодушие. Ему очень хотелось расспросить о картинах, поговорить об Ирен, обсудить наболевшее. И если бы Жак не пожаловал на вокзал и не промок, все его предыдущие грехи можно было списать хотя бы за то, что сам обратился к врачу. Уже прогресс. Так нет же! Явился! Целуйте кактусы, поливайте тетю. Видя почтительное смирение, Жанлен уже и не сердился на брата, но, раз уж взялся, надо довести до конца. Раз о себе голова не болит, пусть подумает о других.
Жак неуверенно топтался в коридоре, словно соображая, как ему быть. А потом вдруг пошел в комнату: в одну, в другую, сгреб со столов какие-то листы и, резко развернувшись, вылетел из квартиры. Жанлен ожидал от него чего угодно, только не этого. Но реакция ему не изменила. Пока голова соображала, что да как, ноги в каких-нибудь три прыжка настигли беглеца, руки одним ловким движением скрутили худосочное тело. Жанлен в сердцах дал брату такого пинка, что аж у самого ступня заболела.
— Олух! — вырвалось у него, а Жак, получивший импульс, во много раз превышающий силу, которой могло бы противостоять его легкое тело, уже влетел назад в квартиру.
Жанлен больше не церемонился с ним, заломил руку за спину, чтоб не дергался, и запихал под горячий душ прямо в одежде и ботинках. Какая разница, все равно мокрые. Жак в порыве обиды пытался сопротивляться, наверное впервые в жизни, но довольно быстро осознал всю бессмысленность этого занятия. Жанлен со своими огромными ручищами справился с ним, как с подростком.
— Да отстань же ты! — наконец заорал несчастный. — Я сам! Уйди! Горячо!
Жанлен отпустил заломленную конечность и, убедившись, что все вернулось на круги своя, торжественно вручил брату душ.
— Не обожгись, солнышко.
Жак рассвирепел и уже хотел снова дать деру, поскольку противостоять обидчику иным способом было неблагодарным занятием, но Жанлен одним резким движением вернул его на место. Как все-таки хорошо обладать физическим превосходством! Будь Жак размером, например, с Марка, дело бы кончилось мордобоем, причем с обоюдными потерями. А так, Жанлен уже поливал брата из душа. Вода разлилась по кафелю, сам он вымок насквозь, но игра стоила свеч. Где еще так поиздеваешься над родственником?
— Жано, уйди! — взмолился Жак. — Ну уйди.
Не смешно.
Надо же, даже детское прозвище вспомнил с перепугу. Пожалуй, и правда хватит. Он положил душ и пошел к двери. Но стоило ему взяться за ручку, как вдруг — «шмяк!» — спину обожгло что-то мягкое, но горячее. На пол шлепнулась мочалка. Жанлен обернулся, вторая мочалка угодила ему прямо в лоб. Жак стоял в ванне, мокрый, взъерошенный, со сжатыми кулаками. Однако близнец всегда поймет близнеца. И Жанлен безошибочно уловил в его, казалось бы, злых глазах лукавую искорку шутовства. Мочалки были подняты с пола и… Сначала кидались только ими, потом еще и полотенцами, потом в ход пошли гели для душа, для волос — короче, все небьющееся. Заранее оговорили правило — в голову не кидать. А кто сказал, что взрослые, вырастая, забывают детство?
И кто докажет, что в каждом из нас глубоко-глубоко не сидит этот мальчишка, готовый резвиться в любое время дня и ночи?
Спустя час, когда все уже было приведено в божеский вид, братья сидели на кухне, пили чай и говорили. Столько тем, столько новостей.
