альтруистические чувства. Она!
Неожиданно захотелось последовать за ней.
Отбивающая дробь поступь каблуков уже таяла, удаляясь в расходящиеся косяком улицы. Жанлен внезапно почувствовал какую-то неизъяснимую тяжесть в груди.
Чего же ты стоишь? — спросил кто-то. Жанлен повернул голову — Ньиве Керк улыбалась стеклами огромных окон. И он вдруг понял, что сейчас делает выбор на всю жизнь. Нет, не просто надо идти или не идти за ней. А на всю жизнь.
Навсегда! Еще одно мгновение — и незнакомка растворится в оживленных дневных улицах.
Кто-то ласково шепнул на ухо: иди. И Жанлен побежал.
Глава 3
Ирен едва сдерживала слезы. Боже! За что? И куда теперь идти, ведь она, целый год прожив в Амстердаме, так и не стала на ноги, не обрела самостоятельность и по-прежнему зависит от Марка. Как же так получилось? Как она ошиблась в этом человеке? Пусть теперь хоть розыск объявит, ноги ее больше не будет в его доме.
Боже! До какого маразма может дойти в человеке жажда властвовать, подчинять себе других людей!
Ирен всю свою жизнь боролась за независимость. Сначала с деспотом-отцом, который вогнал-таки в гроб несчастную мать, потом со старшими братьями, потом с первым своим парнем, потом со вторым. Как же так? Как вышло, что и третий оказался тираном? Только сейчас она поняла до конца, в какую ситуацию угодила. Полгода назад небо было восхитительно безоблачным, ничто не предвещало такого финала идеальных, казалось бы, отношений.
В доме отца, в Гавре, она была вроде прислуги. На ней держалось все хозяйство, и при этом четверо мужчин (трое братьев еще не женились) считали ее чуть ли не домработницей.
— Ирен, приготовь на ужин спагетти.
— Ирен, выстирай мой спортивный костюм к пятнице, мы с друзьями едем отдыхать.
— Ирен, пропылесось, ради бога, мебель, ты же знаешь, что у меня аллергия на пыль. Почему всегда нужно напоминать?!
И ни слова благодарности. Ни разу. К Ирен относились как к вещи, у которой нет ни чувств, ни тем более желаний. Отец был строг и держал всю семью в подчинении. Даже старший сын Этьен не решался перечить ему. Что уж говорить об Ирен. Отношение к женщине в их доме строилось на патриархальных принципах, согласно которым мужчина всегда умнее и имеет куда больше прав. Так относились к матери, которая, кроме грязных костюмов и кастрюль, так и не увидела в жизни больше ничего. Ирен была ее лучом света в мрачном подземелье. Она баловала дочурку, дарила ей свое тепло, когда суровый супруг отлучался из дома. А так, девочка чуть ли не с семи лет стала в семье второй прислугой. Ей попадало, если плохо готовила, если не успевала, прозанимавшись в библиотеке, зашить что-то или выстирать. Когда отец замечал пятно на своей одежде или одежде сыновей, отчитывал он за это, естественно, женщин. Ему и в голову не приходило, что, собственно, поставил это пятно сам. Мать, человек кроткий и ласковый, все сносила с ангельским терпением.
Не возражала, не спорила, только слушала, опустив глаза, словно и вправду была виновата, и кивала в ответ. Ирен помнила эту смиренную позу. Так иногда рисуют на иконах святых.
Может быть, именно поэтому отец никогда не бил ее: рука не поднималась. А ведь сыновьям частенько доставалось от него, да еще как! Когда были помладше, отец нещадно лупил их, когда выросли — тоже пускал в ход кулаки. Да, семья всегда жила в нужде. Вечно не хватало на элементарные вещи. Отец разрывался на трех работах, а мать ничем не могла ему помочь — с четырьмя-то детьми на руках! Глава семейства, в этом уж нельзя было его упрекнуть, делал все возможное и невозможное — лишь бы свести концы с концами. Да, страшные времена. Вечные скандалы, ссоры. Пока отца не было дома, мать и дети еще как-то чувствовали радость жизни. По крайней мере, дом оживал, начинали громко разговаривать. Но стоило ему вернуться…
Бесконечные придирки, упреки, выговоры — короче, все то, чем обычно изобилует фантазия изможденного, смертельно уставшего человека.
Месье Бонтурон отрывался на домашних. За чувство безысходности, которое угнетало его, за все унижения, которые приходилось терпеть от начальства, за непосильный труд. Доставалось каждому по очереди. Мальчишки стремились улизнуть из дома еще до того, как отец вернется. Но зато уж если они опаздывали к ужину…
Конечно, отец и сам вырос в подобной семье. И ему с детства если что и доставалось от родителей, так только ругань и колотушки. Он впитал этот быт с молоком матери и на тех же принципах построил свою жизнь.
Несчастье малышки Ирен состояло в том, что девочка, к сожалению, не унаследовала слепой покорности своей матери. Едва сознание забрезжило в детской головенке, как странные мысли стали посещать ее все чаще и чаще. Почему папа несет чушь, а с ним соглашаются? Почему он бьет братьев, а те молчат и не сопротивляются?
Почему это мальчишки после школы сразу бегут гулять, а она должна мыть посуду и делать уборку? И почему им отец всегда верит, а ее считает недалекой простушкой? Что за вопиющая несправедливость? Тем более что Ирен ведь не жила в глухой чаще. В семьях ее подруг дела обстояли совершенно иначе. И она стала восставать против тирании отца. Но стоило только открыть рот, и несчастную постигла участь братьев. Мать плакала, пыталась остановить мужа — это, пожалуй, был первый и последний раз, когда она решилась на сопротивление, — однако тщетно. Отца не смутил пол воспитуемой. В сущности, он ко всем детям относился как к своей собственности, а уж девчонка… Что с нее спрашивать?
Ирен была поражена. Она даже думала пожаловаться социологу в школе, рассказать учителям, ведь их учили, что родители не имеют права бить детей, это запрещено законом! Но мать отговорила ее. Бедная женщина! Она плакала, целуя дочь, говорила, что ничего не изменится, что если вмешаются еще и полицейские, то семья останется без гроша. Детей заберут органы опеки, и все они попадут в детские дома.
Голос ее дрожал, руки судорожно ласкали трясущегося зареванного ребенка. Пусть все остается по- прежнему. Отец просто очень устает. Не нужно лишний раз дергать его, надо терпеть и молчать. Ангельский характер…
Ирен подчинилась, но не простила. Обида жила в ней, накапливаясь, становясь все сильнее, и только ждала удобного случая, чтобы вырваться наружу. Отец в ее глазах с каждым днем превращался во все более страшное чудовище. Подростковый возраст добавил своих проблем. Дом кипел скандалами, руганью. Не хотелось возвращаться в него, но и уйти было некуда. Единственный свой шанс Ирен лет с четырнадцати видела в замужестве. Закончить школу, уехать с каким-нибудь парнем навсегда из этого ада. Первый кавалер появился уже в шестнадцать. Она забеременела. Отец устроил сцену, кричал, что не станет кормить еще одного сосунка, что с него хватит и если потаскуха не сделает аборт, то может убираться ко всем чертям со своим отродьем. Ирен бросилась за помощью к кавалеру, но тот умыл руки. Обратилась к братьям, но разве кто-то в семье Бонтурон мог перечить отцу? А пойти на улицу без денег, без поддержки кого бы то ни было она не решилась, ибо знала, что как несовершеннолетняя далеко не уйдет. Обязательно вернут родителям. Да и о ребенке стоило подумать: в этом сумасшедшем доме он вырастет неврастеником, а то и вовсе умрет. И снова пришлось подчиниться. Отец все устроил. Ирен не пострадала в смысле репутации. Никто не узнал, история не получила огласки, но родной дом стал темным, невыносимым подземельем.
А потом… Мать не пережила этого последнего скандала. Не вынесла. Она стала чаще болеть и постепенно угасала. С каждым месяцем ей становилось хуже, а к весне врачи поставили конечный диагноз: злокачественная опухоль. Отец во всем обвинял нерадивую дочь, которая довела мать до могилы. Он стал еще более грубым, еще более несдержанным. Придирался к каждой мелочи. В этой атмосфере больная таяла не по дням, а по часам. Врачи удивлялись стремительности развития болезни. И лишь Ирен знала
