голову.
И даже не заметил, как его арестовал вечно бдящий городовой - из двенадцатого отделения близ Гостиного двора.
Судебные слушания состоялись через две недели - причем остатки парового человека фигурировали в качестве вещественных доказательств.
Присяжные пришли в затруднение - и наконец вынесли свой вердикт.
Механик сменил синий слесарный комбинезон на полосатую куртку штрафника и в течение месяца был должен подметать улицы, это не считая выплаченного штрафа за нарушение общественного порядка, а медные обломки чудища торжественно утопили в реке в присутствии коронера, полицейского репортера и толпы любопытных.
Город вздохнул и продолжил жить беззаботно.
Пока новый градоначальник не выиграл в благотворительной лотерее познавательную поездку в Англию.
Он вернулся через две недели, “как денди лондонский одет”.
Глаза его были мутны, как воды Темзы. Карманы полны сувениров, честно вынесенных мимо портье из манчестерских, лондонских и ливерпульских гостиниц.
Прическа а ля Лорд Байрон. Ну, почти.
И трость с янтарным набалдашником.
Градоначальник вернулся настолько огорченным, что даже позабыл поцеловать в носик жену и четырех кисейных дочерей.
Он оглядел панораму Города на Реке с балкона управы, и только смог вымолвить с кислой миной: “М- да-с, милостивые государи… “
И все сразу поняли, что безнадежно отстали от времени и годятся только для выставки курьезов, где за деньги демонстрируют двухголовых младенцев в спирту и бородатых женщин в собственном соку.
Так начался прогресс.
Жители Города-на-Реке научились выговаривать три слова: Локомобиль. Фотография. Телеграф.
Первый локомобиль - страшно похожий на пыхтящего парового человека был выписан из Англии, он был столь же несуразен, разве что не человекоподобен и без шляпы. Он тянул за собой три вагончика и одну тележку мороженщика.
Ему пророчили большое будущее - но локомобиль так и остался в парке аттракционов катать по воскресениям барышень по кругу и гадить сажей их зефирные шляпки с лентами.
Осторожнее, барышни! Мы отправляемся! Колокол - звяк, коленчатые валы ходят ходуном, бьет свирепый пар, качаются кружевные зонтики.
Наступила Прекрасная Эпоха.
Семьи готовились за неделю. Благородные матери накручивали жидкие локоны на папильотки, честные отцы укладывали животы в клетчатые жилеты. Детей и собачек мыли в семи водах. Незамужнюю тетку, живущую из милости, на семейном совете решали с собой не брать, но потом все-таки жалели и брали.
С раннего утра семьи сидели на неудобных банкетках в фотографических салонах, чтобы мазурик в узких полосатых брючках спрятал бедовую голову под черную тряпку и грохнул планками аппарата, ослепив бедных обывателей вспышкой магния.
Через неделю семьи рассматривали художественные карточки на плотной бумаге. Нежные коричнево- белые тона, искусственные позы, застывшие лица, вытаращенные глаза и жесткие целлулоидные воротнички. И тетка некстати оскалилась справа. Зря все-таки пожалели и взяли. Фотографическую карточку, как наказанную, сажали под замок тяжелого бархатного фамильного альбома и показывали воскресным гостям, когда разговаривать было уже не о чем.
Полицейские переглянулись и переманили фотографов из тесных ателье под коричневые потолки жандармских отделений.
Вспышка.
Фас. Профиль.
Фас. Профиль.
Фас. Профиль.
Имя. Статья. Папка. Номер дела.
Аляповато отпечатанная листовка “Разыскивается”
Выцветает на летнем солнце.
А с телеграфом вышло еще проще. Всклокоченный влюбленный врывается в крутящиеся дверцы главпочтамта. Галстук набок, рубашка застегнута через пуговицу вкривь и вкось.
“Барышня! Отбейте!”
И телеграфная барышня, потряхивая кудряшками перманента, прилежно отстукивает (спасибо Морзе):
“Женюсь Тчк Стреляюсь Тчк.
В отдаленном сиреневом городке затянутая в корсет нимфа тысячу раз целует наклеенные строчки.
И отбивает в ответ:
