кощунства перенесть и арестовали женщин по всей строгости.
Храмовникам было откровенно нечего делать. Скорее всего побирушки отбились от табора, а может быть по обычаю своего народа женщины собирали деньги, пока мужчины ждали в предместьях.
Иоганн услышав новость, расцвел, облачился в черную магистерскую мантию и поскакал собачьим галопчиком в судебную залу - нарываться на тамплиеров. Весопляс взялся его сопровождать, как охранник и паж.
А я думал о Ноэми.
Так долго думал, что в Глазго начался дождь. И вообще над всей Британией и островами Оркнейскими и Фолклендскими и над островом Мэн и над Ирландией и над Хайлендом.
И промокли яблоки и лошади и овечьи стада, и понтонные лодки, и пивоварни и колеса водяных мельниц, и хмель на стенах аббатства Кентерберри и горностаи в монастырском саду, и Эдди Первый, который в замковом дворе играл с министром в тавлейную игру…
Промокли ферзи и ладьи и слоны, и кони, и принц Эдди, раскачивающий на качелях своего Пьера Гальвестона…
Промок перламутровый плащ его и ученая собачонка Изабеллы, и сама Изабелла вышивавшая в саду на пяльцах и разобиженная на весь свет.
А еще простужался Весопляс стоя у ворот Судебной Палаты Глазго. Как жеребенок - краюху хлеба, он хватал губами ветер жестокий и йодистый, и скалил белые лисьи резцы в пустоту, потому что я думал о Ноэми.
Вечером, когда развиднелось небо, я увидел, как Ноэми вышла босиком в палисадник “Святой Вальпурги”, слегка повела плечами и без усилий легла на воздух, глубоко вздохнув, как купальщица в холодной воде.
Женское лоно ее звучало, как пастушья флейта. Потом ее тело померкло, распустилось, как туман и чуть наискось было унесено сквозь ветви серебристой липы, ближе к закатному неприютному прибою, размокшим шлюпам у берега, торговым взбалмошным рядам, дымной путанице уходящего к восточному краю моря дождя.
Но тут же в саду появился Луис, а с ним и Раймон, они о чем-то спорили, и следа не оставили от моего дождя и Ноэми.
Теперь я не сомневался, что ее зовут Наамах. На губах своих я почувствовал горький налет, вроде сока одуванчика, в комнате оставаться было невыносимо, я растолкал Смерда и послал вместе с ним Раймону записку, почему-то не решившись переговорить с глазу на глаз.
В записке я черкнул только одно слово: Согласен.
Вскоре она вернулась ко мне, на обороте рукой Раймона было написано: Цена ваша.
Мне стало нехорошо, будто после болезни впервые встал на ноги. Ни знаменье креста, ни молитвы не шли на ум, впервые со времен Авиньона я захотел исповедаться.
Выглянул в окно - на улице в очередной раз торчал священник из церкви Сент - Мартин, С легкой руки Весопляса к нему приклеилось прозвище отец Делирий Клеменс. По сравнению с ним даже христолюбивый Плакса был агнцем.
Отец Делирий еще два года назад ратовал о закрытии гостиницы Мони, но его просьбу отклонил магистрат. Теперь Делирий с жуткой пунктуальностью, по средам и пятницам в шесть часов пополудни являлся к калитке “Вальпурги” и в сопровождении двух мальчишек из церковного хора распевал Псалмы.
Иногда он топтался на месте, немелодично припевая:
- Так плясал король Давид! Давид играше, Давид скакаше, весе-олыми ногами!
“Вальпургу” он не называл иначе, как смрадный вертеп, вместилище всех дьяволов ада. Самое противное, что Делирий был неподкупен и молод. Будь он пожилым - жители Глазго могли бы надеяться на то, что козломордого аскета скоро сволокут на кладбище.
В тот день отец Делирий имел стигматы.
Действительно, ладони, которые он совал прохожим были измазаны кровью - возможно то была кровь куриная.
А может быть - свинячья, но уж никак не Христова и не Делириева.
А еще - он не любил Ноэми.
Так стало душно и гадко, что я на вдохе махнул под мелким банковским почерком Раймона “Цена ваша” - краткое слово: “Ноэми”.
Раймон нашей переписке с этажа на этаж не удивлялся - он добродушно принял правила игры.
Я ждал, что от меня потребуют подписи кровью, или доплаты, но так и уснул в кресле, не дождавшись.
Заполночь возвратился из Судебной палаты Весопляс. Он был почтителен и услужлив как всегда, приказал Корчмарю и Смерду наполнить подогретой водой банную бочку в пристройке.
Когда оба мы отмокали в бочке, я заметил, что Весопляс бледен и беспокоен. Руки у него дрожали, когда он намыливал мне спину и плечи, я усадил его рядом с собой, налил вина и приказал расслабиться в теплой воде, разгладил сведенные мышцы на бедре его.
Весопляс усмехнулся.
- Кончено их дело, - и рассказал мне о том, что видел на процессе - как выяснилось, наш студентик Луис, помимо всего прочего, служил писарем в инквизиционной палате.
Что было взять с цыганских девочек?
