Заметив как-то на сборах, что дисциплина в команде стала хромать, я сказал Горянскому: «Евгений Иванович, надо провести собрание, ребята ведут себе недостойно, позволяют себе недопустимые шалости». На это Горянский мне ответил, что на любом предприятии за все отвечает директор, а в нашем случае директором является он и ему решать, когда созывать собрания. Сказано это было без тени хамства, но решительно. Я, молодой специалист, заявил: «Тогда разрешите мне уехать со сборов. Я не согласен с вами и не хочу продолжать работу».
Ну как-то нас помирили, и я, «проглотив пилюлю», остался. Теперь, вспоминая ту ситуацию, считаю: я был прав, но еще в большей степени был прав Евгений Иванович, прав как главный тренер. Хотелось мне по молодости все и сразу решить самому, был в этом момент самоутверждения. Что ж, я получил жизненный урок, и хорошо, что сделал из него правильные выводы. В дальнейшем мы прекрасно работали с Горянским. Хотя наши стежки-дорожки и разошлись — дубль, как я говорил, играл в первенстве республики, основная команда — в первенстве страны. Я получил гораздо большую свободу для творчества, чего, не скрою, очень хотел.
С Евгением Ивановичем у нас сохранились прекрасные отношения. Я могу вспомнить его исключительно как честного и порядочного человека, опытного специалиста. Да, некоторые вещи в проводимом им учебно-тренировочном процессе мне казались спорными, но, во-первых, у каждого тренера существует свой взгляд на работу с командой, а во-вторых, мне тогда еще грамотенки тренерской не хватало. Слава Богу, интуиция не подводила.
Здесь показательным может быть такой случай. Однажды, на проводимой мной тренировке, врач команды пожаловался Горянскому: «Что делает Эдуард Васильевич?! Он же ребят загонит! Разве можно работать на пульсе 180 и выше так долго!»
Когда мы стали разбирать и анализировать ситуацию, я в какой-то мере усомнился в своей правоте, но потом подумал: «Нет, не может быть. Я же только с курсов вернулся, узнал много нового!» А вот слова врача породили сомнения в правильности моей работы у Евгения Ивановича, тем более что аргументированно отстоять свою точку зрения я не мог. Часа два мы сидели. Сначала Горянский с доктором разбили меня в пух и прах, но потом, продолжая дискуссию, наш «консилиум» пришел к выводу, что я имел право проводить именно такие тренировки. Только при условии жесткого врачебного контроля, который не позволил бы «посадить» ребятам сердечнососудистую систему.
Как практик я сделал правильное открытие, но теоретически еще не мог его обосновать. Хотя вроде бы все открытия в мире так и совершались, вот в чем штука-то! Вспоминаю я подобные казусы и думаю: «Господи, это же такие элементарные вещи, а я тогда не мог их объяснить. Мучился один на один с собой». Значит, фундамент у моих знаний был не такой уж прочный, песчаный он был фундамент этот. Надо было его сцементировать, заложить прочней. И теперь, когда вижу, что молодые тренеры попадают в аналогичные ситуации, я всегда стараюсь перехватить инициативу, помочь им, практикам, преодолеть незнание теории. Вспоминая себя в молодости, стараюсь взять на себя их треволнения в подобных случаях.
Именно с «динамовским» дублем я добился первого серьезного тренерского успеха — мы стали чемпионами республики. А ведь противостояли нашей команде, основу которой составляли восемнадцати- девятнадцатилетние ребята, взрослые коллективы, где было немало опытных футболистов, проявивших себя на более высоком уровне. Успеха добился и основной состав «Динамо», завоевавший путевку в высшую лигу.
Но я был неудовлетворен происходившим в нашем клубе, видел — что-то не так, несмотря на успех. Это было какое-то необоснованное чувство. Подобные переживания заставили меня обратиться к Горянскому с такими словами:
— Евгений Иванович, я не хочу чтобы в дальнейшем хоть кто-то мог сказать: «Малофеев настроен против вас. Он мешает вам в вашей работе». Еще больше я не хочу, чтобы у вас лично был повод так думать. Не дай Бог, чтобы у меня проскочило осуждающее вас каким-то образом слово… В общем, я хочу попробовать поработать самостоятельно.
В ответе тренера проявилась та порядочность, о которой я говорил. Он сказал:
— Я хорошо вижу, что ты мучаешься, переживаешь. Все правильно. Думаю, ты хочешь идти по пути, которым шел я. Да, тебе стоит поработать одному.
Так в конце 1975 года я принял команду брестского «Динамо». Это была моя первая настоящая взрослая команда, с которой я работал в качестве главного тренера.
В середине декабря мы отправились на сборы. Тогда было модно ездить на длительные сборы — по месяцу, по два. Сейчас я противник такого ведения учебно-тренировочного процесса, но в 1975 году я в какой-то степени копировал старших коллег, не зная досконально физиологии. Потом, когда круг моих знаний стал значительно шире, когда вместе со знаниями ко мне пришла способность обосновывать свои действия, я всегда старался не вывозить — точнее, не вывозил — никуда ребят дольше чем на две недели. Но тогда…
В январе мы поехали на Украину, и эти сборы у нас прошли очень хорошо. Молодость и неопытность в теоретическом плане я компенсировал страстным желанием работать. Мы играли с приличными украинскими командами первой и второй лиг. По своему содержанию это были хорошие матчи — отличное подспорье на пути обретения своего тренерского «я». Выступили мы прекрасно, и казалось, сил и энергии у нас хватит, чтобы начать «на ура» игры первенства.
Но в марте я узнал, что в Москве открывается Высшая школа тренеров, и не задумываясь ринулся туда. Хотя пришлось преодолевать серьезные препоны. Как только я официально объявил, что поеду учиться в ВШТ, раздался звонок из Минска. Звонил председатель Белсовета «Динамо», который в жесточайшей форме сделал мне выговор:
— Для кого мы, понимаешь, команду брестского «Динамо» делали?! Ты что, Малофеев, такой неблагодарный человек?! Ты почему так ведешь себя?! Ты всегда был такой — взбалмошный и неуправляемый!
Я ответил:
— Знаете, я, по-моему, доступно объяснил, почему мне необходимо ехать в Москву. Ваши разговоры в таком тоне я слушать не хочу. Я еду учиться в Высшую школу тренеров.
— Тогда мы снимем с вас звание, — официально заявил он.
— Снимайте!
И сняли.
Так я оказался единственным человеком среди всех футболистов, игравших раньше за «Динамо» или армейские клубы, который учился в высшей школе тренеров без звания. В одночасье меня сделали лицом гражданским, аннулировав весь срок моей службы и капитанское звание. Пенсии, естественно, никакой при таких условиях мне не полагалось. Обидно, конечно, было. И нелегко — жить на одну стипендию. Потом, когда я окончил ВШТ, меня встретил Петр Миронович Машеров и спросил:
— Почему же ты ко мне не пришел, не пожаловался, не объяснил происходящее?
— Петр Миронович, — ответил я. — Видимо, так я устроен, что никогда не жалуюсь. Не привык. Да и не хотел я ни на кого жаловаться, я одного хотел — учиться. Теперь закончил школу и надеюсь, что потверже как тренер стою на ногах.
Моими однокашниками в первом наборе высшей школы тренеров оказались прекрасные футболисты, многие из которых успели поработать с командами в качестве тренеров — Павел Садырин, Виктор Прокопенко, Владимир Федотов, Николай Киселев, Геннадий Костылев, Гаджи Гаджиев, Виталий Хмельницкий и другие уважаемые мной тренеры. Школа собрала ребят, которые действительно хотели учиться! Это меня очень обрадовало. Ведь, знаете, при выборе нового жизненного пути можно быстро разочароваться, понять, что ошибся, пошел не туда. К счастью, попав в Высшую школу тренеров, я понял, что пошел именно туда, куда мне было нужно.
Как только начались занятия, учеба сразу отвлекла меня. Преподаватели в ВШТ подобрались изумительные. Это и Лев Павлович Матвеев, читавший теорию физвоспитания, и физиолог Яков Михайлович Коц, и биохимик Николай Иванович Волков, это и Владимир Михайлович Зациорский, который великолепно донес до нас, что же такое — управление спортивной тренировкой. То есть в Школе работала целая плеяда выдающихся людей, каждый в своей области, в своих науках. Преподаватель педагогики Михаил Ефимович Станкин был ходячей энциклопедией. Как он строил преподавание своего предмета!
