С Леонидом Павловичем Гараем я работал и в Бресте, и в Минске. Он всегда был отличным начальником команды. Как-то с минским «Динамо» мы прилетели в Одессу. Это были времена, когда в стране с продуктами была «напряженка». Гарай, а забота о питании команды входила в круг его обязанностей, обратился к администратору местного «Черноморца»:
— Ну как у вас тут с мясом? Плохо?
— Нет, — ответил администратор, — С мясом у нас хорошо. Без мяса плохо.
В общем, счет стал 1:0 в пользу одессита. И хотя эта шутка являлась расхожей, главной была интонация, с которой администратор ответил Гараю. Это было сказано как с эстрады, простые слова превратились в «типичную одесскую шутку».
Как я уже говорил, во время футбольных матчей мне не удавалось усидеть на скамейке запасных. Я подбегал к бровке поля, давал советы игрокам. А Леонид Гарай был человеком внешне спокойным, рассудительным, позволял своим страстям кипеть лишь внутри. Уже когда я возглавил сборную, Леонид Павлович рассказал мне такую историю.
Оказывается, заместитель председателя Совета министров Белоруссии Владимир Мицкевич просил его обратить внимание на поведение главного тренера, повлиять на Малофеева, чтобы тот вел себя спокойнее, не допускал эмоциональных срывов. Но самое интересное произошло потом. Минчане проиграли матч с крупным счетом. Другой республиканский руководитель позвонил Гараю и сказал: «Видел я вас по телевизору на скамейке запасных крупным планом. Вот что я вам скажу. По Малофееву сразу было видно — человек работает, переживает. А вы сиднем сидите, потому и проигрываете!»
Сейчас мы с Леонидом Гараем — один эмоциональный, второй внешне спокойный — работаем вместе в сборной Белоруссии. Пути главного тренера и начальника команды снова пересеклись. Верю, что это обязательно пойдет на пользу общему делу по имени Футбол.
ГЛАВА 15
ОСОБЕННАЯ, НАПИСАННАЯ ДИНОЙ АНТОНОВНОЙ МАЛОФЕЕВОЙ
А началось все с катка. Наверное, нынешней молодежи и не понять, чем был в шестидесятые годы зимний каток в небольшом провинциальном городке. Скорее всего, тем самым, чем теперь в таком же городке является дискотека в центральном Доме культуры. Вся молодежная жизнь крутилась на этом катке и вокруг этого катка…
Как-то я с подружкой решила поехать на стадион «Авангард». В трамвай сел и Эдик. Он поздоровался, мы вместе доехали, вместе покатались. Нам, конечно, и до этого случалось встречаться — он ходил кататься в каких-то немыслимых, вытянутых на коленях шароварах и ободранной шапке. А тут, на «Авангарде», получилось так, что оставленную нами под скамейкой обувь — мы ведь экономили на плате за гардероб — успела прибрать бабуля, дежурная. Но Эдик уже в это время был в Коломне величиной, футбольной знаменитостью, он нашу обувь и спас.
Поехали домой. Эдик попросил разрешения меня проводить. Проводил. Прощаемся, спрашивает:
— Когда еще увидимся?
— А вот, — отвечаю, — я здесь живу. Пожалуйста, всегда буду рада видеть. Приходи.
Вообще я никогда не ходила на свидания. Все наши школьные кавалеры — мои и сестры — приходили к нам домой. У нас был стул — как в комнату войдешь, слева. Там все пересидели — и ее кавалеры, и мои. Вот так мы три года встречались. Я уже знала — играет «Спартак» в Москве, значит, на следующий день после игры Эдик обязательно придет.
Хотя он то ходил, то переставал, потом опять приходил. А когда я училась в 11-м классе, пригласил меня поехать к нему в Минск. И как родители меня отпустили?! Папа отпустил — Эдик очень нравился отцу, потому что скромный был такой, тихий. Даже поговорить, поддержать беседу толком не умел. Сядет на стул, молчит, двух слов связать не может, нервничает, пот с него так и течет. Но больно уж он папе нравился. В общем, отпустили меня. Мама, правда, спросила: «А что будешь делать, если замуж позовет?»
Помню, я так смутилась — никогда об этом никаких разговоров не возникало.
Сначала мы остановились в Москве у бабушки Игоря Рёмина. Тут уж мне «попотеть» пришлось. Я совершенно не умела пользоваться за столом ножом и поэтому в течение двух недель не ела мяса, объясняя, что, мол, не хочу, не люблю. Эдик только спустя много лет сказал, что понял причину.
Прилетели мы в Минск, встретил нас начальник команды «Динамо». Меня поселили в гостинице, но футболисты вскоре уехали на игру, и я осталась одна. Эдик и в Минске стал к тому времени человеком известным, поэтому можно понять интерес администраторши гостиницы, попытавшейся вызвать меня на откровенный разговор — кто я, откуда, зачем приехала?
«Замуж собираюсь выйти», — ответила.
Вскоре «Динамо» вернулось в Минск, а перед очередной игрой заехало на сборы в Стайки, и Эдик взял меня с собой. Я жила в домике администратора базы. Все свободное от тренировок время мы проводили вместе. Оказалось, что Эдик совершенно другой. Не коломенский молчун, а веселый и жизнерадостный человек, всегда готовый в компании сыпать шутками-прибаутками, петь песни. От такой перемены на меня прямо-таки наваждение какое-то нашло. Все так закрутилось, закрутилось… И через неделю мы отправились в загс.
Нас не хотели расписывать, ведь мне только-только исполнилось 18 лет, нужно было разрешение родителей, да к тому же после подачи заявления положено было ждать до регистрации три месяца. И тут я, что называется, залепила: «Бели сейчас не распишите, он уедет, и я его потом никогда не поймаю!»
Думала, на смех поднимут, а нас на третий день расписали. Но так быстро все решилось, конечно, не из-за моих слов, а потому что уже тогда Эдик был в Минске всеобщим любимцем. Однако свадьбы как таковой у нас не было. Мы пошли к Игорю Рёмину домой, кофе попили с тортом, а вечером вернулись в гостиницу — вот и вся свадьба. Так Эдик решил, а то, говорит, у многих свадьбы очень пышные бывают, а жизнь потом не складывается, так пусть лучше у нас свадьбы не будет, чтобы потом все было хорошо.
Главный тренер «Динамо» Сан Саныч Севидов относился к Эдику благосклонно и разрешал многое из того, что не позволял другим футболистам. Он был не против нашей свадьбы, хотя сезон находился в разгаре. В июле команда уезжала из Минска, предстояли игры на выезде. И Севидов разрешил Эдику взять меня в Ленинград, хотя больше никто жен с собой на игры не возил. В Ленинграде Эдик повел меня в какой-то огромный универмаг и купил… сразу пять пар туфель. Боже, какая счастливая я была! Замуж-то выходила с гардеробом, в котором были старые туфли, юбка и кофта. А тут пять пар туфель, и все разного цвета! Правда, и в Коломне мы или не бедно, отец у меня был военный, офицер. Но шиковать он нам с сестрой не давал. Эдик же к нам приходил такой расфуфыренный, с кошельком, полным денег! Ведет меня в кино и покупает молочные ириски, а я думаю: «Хоть бы чего поприличнее купил!» Замучил меня ирисками! Оказывается, это были его любимые конфеты, а я их уже видеть не могла.
А потом мы собрались съездить в Коломну. Я своим родителям послала телеграмму, что вышла замуж, Эдик своим — что женился. Его мама в обморок упала, моя… даже не знаю. Пока мы собирались, родители без нас перезнакомились, устроили нам встречу, накрыли стол, я надела свадебное платье моей сестры — так и отпраздновали начало нашей семейной жизни, которая продолжается уже почти сорок лет.
Первое время мне было нелегко к. ней привыкнуть, потому что Эдик играл и за клуб, и за сборную — мы не так уж часто и виделись. Какая-то телефонная жизнь была. Я в квартире всюду за собой телефон таскала в ожидании звонка. Даже календарики вела, в которых дни без него вычеркивала — так незачеркнутых дней девять-десять в месяце оставалось, а самым тяжелым было весеннее время, когда
