ответ на вопрос жалобы может прийти только от трансценденции. Вот почему и Иов, обозвав своих друзей «жалкими утешителями», свою жалобу обращает к Богу и от Него ждет истинного утешения: «вот, на небесах Свидетель мой, и Заступник мой в вышних!» (16, 19). Ему Иов доверяет и к Нему посылает свою жалобу. Как и сама жалоба, так и утешение указывают на связь человека с трансценденцией и имеют религиозный характер. Утешение и жалоба есть два проявления одного и того же отношения экзистенции с трансценденцией. Человек жалуется Богу и ждет от него утешения, следовательно, ждет ответа на свой поставленный вопрос бытия. Бог дает этот ответ и таким образом утешает человека. Утешение в глубинном смысле есть ответ Бога человеку: это восстановление человеческого бытия божественным могуществом; это сотворение нового бытия. Слово божественного утешения приходит с той стороны, откуда приходит и сама экзистенция. Поэтому оно и строит эту экзистенцию. Оно спасает ее от небытия и от бессмысленности. Оно освещает ее путь новым светом, которого экзистенция — страдающая или утешающая — высечьиз себя не в состоянии.
Таким образом, экзистенциальное настроение, как видим, тяжелое, ибо оно естьжалоба. Но оно не безнадежное, ибо оно находит утешение. Открытость экзистенции перед трансценденцией всегда наполнена надеждой. Предъявив в жалобе свое бытие, человек верит, что Бог его оживотворит и восстановит его бытие, придав смысл его жизни и его страданию. Трансценденция есть тот светильник, который служит человеку ориентиром в бурном море его экзистенции. Современная экзистенциальная философия мрачна потому, что у нее нет такого светильника. Человек этой философии оставлен в экзистенциальных бурях в одиночестве. Он не жалуется, ибо ему некому жаловаться. Поэтому к нему не приходит и утешение. Вся его жизнь непроницаемая тьма и борьба. У него нет надежды, ибо ему нечем ее обосновать, ему нечего ждать, ибо он не предъявляет своего бытия и не ставит экзистенциального вопроса. Поэтому он героически борется с обступившей его тьмой, но этот героизм толкает его в неизбежное и обязательное поражение. Человек экзистенциальной философии смел, ибо не боится проиграть, но его смелость только для поражения, которое есть закономерная судьба всякой предоставленной самой себе экзистенции. Вот почему крушение (das Scheitern) является одним из основных понятий этой философии. Между тем человек книги Иова проламывает замкнутость своей экзистенции и проникает в области трансценденции. Поэтому экзистенциальное настроение такого человека наполняется надеждой, хотя и не теряет при этом своей горестности, которая проявляется в виде жалобы. Мы жалуемся, ибо мы страдаем; страдаем везде и всегда. Но мы жалуемся не самим себе, не другим таким же, как мы, страдающим, но Богу, зная, что Он будет нашим Освободителем. В экзистенции мы не находим утешения. Это правда. Зато мы его находим в трансценденции. Поэтому наша открытость перед трансценденцией связана со структурой нашего бытия. Она вплетена в наше бытие. Жалоба есть знак этой открытости. Живя жалобой как постоянным и устойчивым экзистенциальным настроением, мы показываем, что перед трансценденцией мы также постоянно открыты.
2. ЭКЗИСТЕНЦИЯ КАК ПРИЗВАНИЕ
Трудно найти лучший образ для определения характера земной экзистенции, чем тот, который нашел Иов, сравнив жизнь человека с жизнью наемника. «Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника?» (7, 1) — спрашивает Иов. В другом месте, утверждая, что навряд ли человек будет опять жить, он замечает: «Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена» (14, 14). И это не только метафорические высказывания. Это глубокая онтологическая действительность. В образе наемника Иов пытается выразить основные особенности экзистенции. В этом символе вмещаются все сущностные начала экзистенции. Иов соединяет их в одно целое, и это целое предстает перед нашими глазами в своей конкретности. Наемничество превращается в символическую функцию экзистенции. Что кроется в этом символе? Какие акты являются проявлением экзистенции, если она есть наемничество? Какие обязанности человека предполагает эта наемная служба?
Уже говорилось о том, что экзистенциальное настроение человека есть жалоба. Упоминалось также и о том, что жалоба всегда есть обращение к кому-нибудь и что этот кто- нибудь в действительности есть трансценденция. Но кроме этого «к кому-нибудь» в жалобе кроется еще и другое начало, именно — почему. Человек не только жалуется кому- нибудь, но жалуется по какой-то причине. Он жалуется потому, что лишился чего-то, потому что это что-то было у него отнято и потому, что что-то разрушилось в нем. Жалоба всегда есть вопль ограбленного человека; ограбленного в самом своем бытии. Позже мы будем говорить о том, что Иов проклял день своего рождения, желая, чтобы день этот превратился в тьму, чтобы никогда не воссиял над ним свет (3, 1–4). И тогда мы увидим, что проклятие дня рождения есть не что другое, как выплеск малоценности экзистенции. Однако, с другой стороны, это проклятие показывает, что экзистенция сделалась малоценной как раз потому, что в ней что-то погибло. Страдание умалило бытие человека. Оно привело его к границе экзистенции. Оказавшись в страдании, человек еще есть. Но он есть уже не так, как прежде. Его экзистенция изменилась. Она сделалась скуднее, чем была прежде. Человек начал быть меньше. Он измельчал. Поэтому и экзистенция его сделалась малоценной. Поэтому человек и жалуется, проклиная свой день рождения. Рождение поставило его на какой-то другой путь, не на тот, которым его повело страдание. Страдание преградило указанный рождением путь. Оно отняло от него то, что дало ему рождение. Поэтому Иову и представляется, что лучше было бы совсем не родиться, следовательно, не получить ничего, чем получить и потом быть ограбленным. Проклинание дня рождения в своем существе есть указание на то, что рождением человеку что-то дается, что это что-то есть нечто большее, нежели только чистое существование. Апелляция к дню рождения есть апелляция к этому большему и сожаление о том, что человек его утратил. Проклятие рождения есть вместе и утверждение рождения, утверждение того, что исходит из этого рождения. Что же такое есть рождение в свете экзистенции? Что оно несет человеку, о чем он потом сожалеет, утратив? И почему человек так безутешно жалуется, что даже, как и Иов, желает исчезнуть? (ср. 3, 11–12). Какое значение для экзистенции имеет этот данный рождением дар?
Рождение и смерть два мощных носителя света, на перекрестке которых осуществляется наша экзистенция. Это две точки, которые постоянно удаляются друг от друга, но которые тем не менее бросают явственный свет, освещающий нашу жизнь. Обе они замыкают нашу экзистенцию. Обе ставят человека перед лицом небытия. Но их значение для экзистенции неодинаково. Перед лицом смерти человек всегда одинок. В момент смерти его жизнь уже прошла. Она могла быть такой или другой; она может в час смерти принести ему радость или боль, но в любом случае жизни уже нет. Она осталась в прошлом. Ее нельзя изменить или прожить заново. В момент смерти человек извлекается из объективных форм существования и остается наедине со своим Я. Ему остается только субъективная его установка, только его поведение — как он принимает смерть, как ее переживает. И это поведение, с христианской точки зрения, определяет его дальнейшую посмертную судьбу. Поэтому та философия, в центре которой стоит смерть, превращается в философию установок человека. Главной проблемой здесь становится мое отношение с моей смертью. Как я приму смерть и какое значение она будет иметь для меня? Какое значение она имеет уже сейчас в моей еще продолжающейся жизни? Как я должен организовать эту жизнь, чтобы был раскрыт и осуществлен смысл смерти? Вот вопросы, на которые пытается ответить философия смерти. Ответы по своему содержанию могут быть совершенно разные. Это зависит от метафизических взглядов на самого человека. Однако все эти ответы перед лицом смерти соединяет одна формальная связующая нить: поведение человека. Перед лицом смерти и в экзистенции, которая бывает перед лицом смерти, поведение человека основная и определяющая вещь. Поэтому смерть сосредоточивает человека на самом себе. Экзистенция перед лицом смерти становится заботой о своем Я.
Между тем рождение ставит совершенно другие вопросы. Перед рождением стоящее небытие есть не конечная, но наоборот — начальная точка экзистенции человека, точка, с которой он начинает быть. Поэтому перед лицом рождения человек не одинок, но со всей своей будущей жизнью.
