Объективная содержательная сторона его экзистенции разграблена. Ему осталась только формальная ее сторона, только само существование. Его дни лишь просто течение времени. Но так как это течение ничего не несет, так как в нем ничего не осуществляется, то оно есть ничто, следовательно, формальное, пустое течение, пустое становление, в котором ничто не становится и из которого ничего не возникает. Поэтому такое течение времени не имеет ценности и таким течением исчерпывающаяся экзистенция уже не экзистенция, но чистое существование, следовательно, голый факт, что человек есть, но уже не указание на то, для чегои почему он есть. Между тем чистое существование или голый факт этого существования человека не удовлетворяет. Этот факт он не считает никакой ценностью и поэтому жаждет от него избавиться. Формальная экзистенция с точки зрения ценности — ничто. Желание избавиться от такой экзистенции показывает, что человек может вынести жизнь только тогда, когда она ценна; а ценна она только тогда, когда содержательна, когда она — настоящая экзистенция, а не чистое существование. Существование само по себе не является никакой ценностью. Ценность — это только содержание этого существования. Когда это содержание гибнет, существование теряет ценность.
Содержание существования, которое чистое существование превращает в экзистенцию и таким образом делает его ценным, сосредоточивается и исчерпывается в смысле. Смысл есть то, что составляет ценность существования, что высвобождает это существование из форм чистого существования, делает его подлинно человеческим, а потому для человека своим и тем самым переносимым, невзирая на всевозможные его трудности. Достоевский устами великого инквизитора справедливо отметил, что «тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы»[92]. Иначе говоря, смысл это условие человеческой жизни. Человек может жить только наполненной смыслом жизнью. Когда в жизни нет смысла, она становится для человека трудной не только в психологическом или моральном отношении — такова всякая экзистенция в каждое ее мгновение, — но она становится не человеческой онтологически, следовательно, недостойной человека и потому — невыносимой. Поэтому вопрос смысла главный вопрос экзистенции. Экзистенция держится только на смысле. Гибель смысла есть конец экзистенции. Часто экзистенция человека заканчивается значительно раньше, нежели наступает физическая его смерть. Она заканчивается тогда, когда жизнь человека теряет смысл. Экзистенция, утратившая смысл, мертва, несмотря на то, что физически человек может прожить еще несколько десятилетий. Поэтому все те жизни, которые утратили смысл, мертвы. Они — не жизни, но только существования, ожидающие своего биологического природного конца, ибо духовный человеческий конец для них уже наступил. Вот почему «первый и последний» велит Ангелу Сардийской церкви написать: «знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откр. 3, 1). Человеческую экзистенцию в ее жизненности поддерживает только смысл. Только смысл освещает ее необыкновенным светом и выносит из форм чистого существования. Поэтому смысл и является основой, на которой строится вся человеческая жизнь.
Но что такое смысл сам в себе? Чем он обосновывает нашу экзистенцию, делая ее ценной и тем самым человеческой? Смысл всегда есть нечто большее, нежели существование. Смысл не вмещается в существование. Он ему придается, присоединяется к нему, вплетается в него, но из него не возникает и в нем самом не содержится. Поэтому быть, имея смысл, означает всегда больше, чем толькобыть. Быть, имея смысл, означает подчеркнуть это «большее» в своем существовании; проявить то, что ему придано; раскрыть то, что в него вплетено. Иначе говоря, смысл это осуществление определенной задачи самим нашим существованием. Мы бываем осмысленно только тогда, когда осуществляем это «нечто большее», но осуществляем не поверхностно, используя одну какую-то свою возможность или производя одно какое-нибудь действие, но — самим своим существованием. Точнее говоря, когда мы это «нечто большее» осуществляем в своем существовании, тогда мы бываем, имея смысл. Смысл есть задача, заданная нам свыше. Если мы эту задачу принимаем, если мы ее осуществляем и осуществим, тогда наше существование приобретает смысл. Но осуществить в своем существовании заданную нам задачу означает не что другое, как упорядочить наше существование в соответствии с требованиями этой задачи. Задача стоит перед нами как требование, как долг, как призвание. Склонившись перед нею, мы склоняемся не психологически и морально, но онтологически, пронизывая этой задачей все свое бытие и всю свою жизнь, в соответствии с нею преображая и свое бытие, и свою жизнь. Смысл изменяет нас самих, изменяет в самом нашем бытии. Таким образом, в глубинном смысле он есть не что другое, как отождествление себя со своим призванием. Экзистенция, как говорилось, есть призвание. Каждая экзистенция призвана. Каждой предназначена определенная задача. Поэтому каждая экзистенция должна отождествить себя с этим призванием. Каждая экзистенция должна принять это предназначение в свое существование и здесь его осуществлять. Только тогда экзистенция бывает осмысленно. Только тогда чистое существование поднимается на уровень подлинной экзистенции. И только тогда экзистенция становится ценной, такой, за которую человек держится и от которой не стремится избавиться.
Вне сомнения, человек не предназначен строго только для одной какой-нибудь задачи, как животное. Животное замкнуто в своем бытии, поэтому оно может осуществлять только одну задачу. Не будучи в состоянии ее осуществить, оно не только теряет смысл, но и свою биологическую основу и погибает. Человек, будучи существом открытым, такого предназначения не имеет. Перед ним расстилается сплошное поле задач, из которых он сам должен выбрать ту, которая им будет осуществляться как смысл его жизни. Человек сам находит свой смысл. Призвание рядом: оно для человека трансцендентно. Но человек выбирает одно, а не другое. Имея возможность выбора, человек может призвание утратить, поменять, нарушить, опровергнуть. Следовательно, человек сам находит смысл и сам может его утратить. Смысл зависит от самого человека. Будучи осуществлением его призвания и отождествлением его с этим призванием, смысл отдан в руки человека. В этом кроется глубокий трагизм человека: он может заблудиться на пути смысла, он может не найти своего призвания, может разойтись с ним, может принять не то, что ему действительно предназначено. Опасность свободы, которой отмечена вся экзистенция, подстерегает человека и на пути к своему смыслу. И здесь он не может обойтись без определенного риска, без определенной смелости, чтобы решиться, хотя и знает, что может проиграть. Но другого выхода у человека нет. Не получив от природы только одной задачи и потому не имея одного смыслового предназначения, человек оказывается на пути со многими смыслами. Этот путь величественен, но в тоже время он полон опасностей. И человек должен выбрать, должен определиться, ибо иначе он останется в чистом существовании, увидит его не ценность и будет пытаться избавиться от этого существования. Человек должен открыться своему призванию и сделать его упорядочивающим началом своего бытия. Иначе он будет жить без смысла.
Таким образом, жажда смерти показывает нам, что экзистенция ценна только тогда, когда она имеет смысл, а смысл она имеет тогда, когда она совпадает со своим призванием. Призванная экзистенция есть осмысленная экзистенция. Поэтому призвание как раз и составляет ту основу, находясь на которой человек выбирается из просто чистого существования в область подлинной экзистенции.Утрата призвания есть отпад на уровень чистого существования и тем самым утрата ценности экзистенции. Утратив призвание, человек живет без смысла и потому не может вынести такой жизни: он хотел бы не родиться или хотя бы теперь умереть. Между тем призвание выявляет все те объективные задачи, которые возникают из отношений человека с миром и с трансценденцией и которые осуществляются в его существовании. Поэтому оторванность человека от этих задач и есть соскальзывание его экзистенции в чистое существование, формальное утверждение себя, не имеющее содержания, а потому не имеющее ценности и тем самым смысла. Проклиная свой день рождения и желая себе смерти, Иов жалуется именно на то, что страдание уничтожило эти его задачи, сделав его экзистенцию всего лишь дуновением, которое никого не согревает и не оживляет. Предназначение человека перешагнуть через самого себя необычайно ярко проявляется в вопросе смысла. Экзистенция ценна только тогда, когда живет по ту сторону себя.
В этом отношении экзистенция человека, как она описана в книге Иова и как мы ее характеризуем здесь, значительно отличается от концепции экзистенции, которую мы находим в современной
