вызывающие всегда какое-то умиление, вздрагивали, расширяясь слегка, вбирая воздух. Она стала раскачивать головой, будто кивала в такт их движению. Все сильнее и сильнее откидывая голову назад, все ниже опуская ее. «Что же это такое? Что она со мной творит? — непонятное вопрошение в голове Генриха было то ли о ее изменах, то ли о восторге, который он испытывал. — Сколько это будет длиться, сколько это будет?» — опять: то ли ее измены, то ли это волшебство… Он снова наткнулся рукой на мраморную пепельницу, и когда Маринка в очередной раз, как волна, повторявшая их движения, откинула голову, то затылок ее сильно опустился на пепельницу в поднятой руке Генриха. Он просто размозжил ей голову пепельницей. У него перед глазами будто что-то сверкнуло — маленькая молния, и когда он уже сел на пол, то понял, что в момент убийства он кончил. Эякулировал, как будет указано в медицинской экспертизе.
ПЕРВОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ
«Падению» Берлинской стены посвящается
Эти двое были в одежде: поэтому мы и узнали в них иностранцев. Во время загарного солнца на пляже не было ни иностранцев, ни советских — были мяса.
Они как раз вставали с гальки. Подобрали свои сумочки-рюкзачки, и тут вышли мы. Прямо на них пошли. Романтично глядя на заглатываемое морем солнце, прикладывая ладони к глазам козырьком, приподнимая подолы занавесок — сарафаны мы пошили из оконных занавесей, — клея, что еще…
Рюкзак — это социальный статус. Толстый и круглый, набитый одеждой на случай холода, алюминиевой миской и ложкой, котелком. Его тащат на спине и путешествуют пешком, ночуя на природе. Но иностранный рюкзак — он даже на рюкзак не похож! У этих двоих они были какие-то веселенькие, розово-голубые, легенькие, не брезентовые с уродливыми лямками, врезающимися в плечи… иностранные! И одеты они были не как советские туристы — во все самое худшее, — а так же весело, как рюкзачки, по- иностранному!
— Хеллоу! — это они нам сказали. Брюнет, которого мы с подругой распределили ей, сказал мне: «Хеллоу!»
Я сконцентрировала волю и знания на накрашенных губах, и мы стали общаться по-английски. Они оказались немцами. Бундеса, как называли их фирменные бляди. Мы не были профессионалами. Это было наше первое в жизни самостоятельное путешествие на юг. В Сочи. Мы дали на лапу, обеспеченную еще в Ленинграде моим знакомым, за номер в гостинице «Кавказ», нам было по шестнадцать с половиной, и если стольник был принят с улыбкой, паспорта наши чуть ли не нюхали, не веря возрасту. Нас пустили в гостиницу и каждые три дня меняли номер — запутывая след?! — и вот перед ней мы прогуливались теперь по пляжу с первыми в жизни бундесами.
За час мы кое-как выяснили, что они путешествуют по Советскому Союзу на машине. Проводив солнце в море и встретив южную ночь, мы двинулись к гостинице. Улыбаясь бундесам, мы с подругой немного ругались, споря, кто первый пойдет в номер. То, что надо идти в номер, не дискутировалось. Конечно, идти в номер, поебаться, потом — ресторан, потом они что-нибудь нам подарят, бундесовское… С иностранцами и знакомятся для того, чтобы что-то приобрести — «Плэйбой» или колготки, солженицынский «кирпич» или дезодорант, карту СССР (раз они на машине!) или парфюм… не важно.
Я первая пошла в номер с брюнетом. Подруга тем временем должна была обедать с блондинистым и вернуться через два часа в освобожденную нами комнату.
Мы шиковали с моей подружкой — так нам во всяком случае казалось — и держали шампанское, три бутылки, в холодной воде, набранной в раковину в ванной. Холодильников, естественно, не было в гостинице. У нас всегда были цветы. Их приносили местные — сочинские — и приезжие жулики: директор ресторана «Кавказский аул», метрдотель ресторана «Жемчужина», директор спортивного стадиона «Зимний» из Ленинграда, главный тренер команды атлетов из Москвы… Эдип на Эдипе!
Бундес с удовольствием попивал наше шампан-ское и полулежал на моей кровати. В кровать он не торопился — листал разговорник, по которому я училась английскому с издевательскими для советского человека текстами: «Ай виш ту хэв э тикет ту Ландон!»* Текст бундеса — «Ай вонт ту хэв э шауэр!»** — я тоже приняла как нечто оскорбительное. Он достал из сумочки-рюкзачка бритву, и я простила его — человек решил побриться перед рестораном. То, что на траханье уже не оставалось времени, было ясно.
Минут двадцать из ванны не доносилось ни звука. Допив оставшееся в бутылке шампанское, я вдруг вспомнила, что в ресторане может не быть столика и что лучше подняться зарезервировать. Крикнув за двери ванной: «Ай ретёрн тен минитс»***, я услышала кряхтение и немецкое: «Я-я!» На всякий случай я заперла номер.
«О море Ниццы! О пальмы юга!» — не продекламировала я неизвестных мне тогда стихов, оказавшись на крыше-веранде ресторана, лицом к лицу с южной ночью и метрдотелем. Он удалился с моими пятью рублями в кармашке для платка. Я же сказала, что мы не были профессионалами! Бундеса пустили бы вне очереди и без пяти рублей! Видимо, тогда уже во мне назревала страсть к командованию и проявлялась хотя бы в том, что за неделю в Сочи мы истратили 300 рублей!
Открывая двери номера, я уже чувствовала это. Все, что естественно, — не стыдно и т.д. Да, но это было очень специально! Запах распаренного г… заполнял номер. Поговорка «свое г… не пахнет» абсолютно справедлива — вместо того чтобы бегать по номеру и опрыскивать его дезодорантом, предназначающимся мне в подарок, бундес сидел на моей кровати и пил наше (вторую бутылку!) шампанское. Я не бросилась раскрывать окно, а предложила пойти «сейчас» в ресторан. Уже закрывая двери, я изобразила жестами, мимикой, возгласом: «Ах, я забыла, ха-ха!» — и, вбежав обратно в номер, распахнула окно. Воздух южной ночи был недвижим.
Мы сели на веранде за «купленный» мною столик, и бундес с аппетитом ел нашу русскую икру. Моя голова, естественно, была забита фекальными образами, и время от времени я отворачивалась от немца, давя в себе истерический смех. В один из таких поворотов головы я увидела у дверей на веранду мою подругу жестами она призывала меня к себе, прячась тем не менее от бундеса. Поерзав на стуле, скорчив гримаску, я извинилась и вышла.
— Слушай… этот твой… обвонял весь номер! И мой! Он сидел в туалете…
— …двадцать пять минут, — закончила я за подругу.
Трясясь от смеха, подруга добавила, что «это» плавает в туалете и что немцы должны уезжать. Вернувшись к столику, я изобразила руками руль, сказала «ту-ту» и «фрэнд», давая понять, что пора расплачиваться. Что он и сделал, не оставив на чай. Провожая нас с веранды, метрдотель опять положил в кармашек для платка мои три рубля.
Их машина оказалась разваливающимся автобусом. Обклеенная, как гитара туристов, этикетками. Самая главная сияла в ночи синими буквами… DDR! Какие бундеса?! Они оказались из Восточной Германии! Обыкновенными парнями, как наши советские, любящие дикарский отдых! С какими-то не иностранными германскими марками. Сделано в ГДР!
Мы долго спорили с подругой, кто пойдет спускать воду в туалете. Туалет же как-то сам по себе починился — восточно-немецкое г… уплыло. Спали мы, прижав по розе к носам, — южный воздух так и не двигался. Нас обманули и обосрали! Это они приобрели — душ! туалет! — немытые несколько недель по советским ухабинам, где нет мотелей на каждые десять км, а гостиницы дороги и заняты… Иностранцы- засранцы… впервые я думала о том, как важно для Советского Союза развить легкую промышленность. Ведь если бы они походили на наших — советских — туристов, мы не пошли бы в их сторону, романтично глядя на тонущее в море солнце.
