самые сапоги-чулки.
Наверное, мы ужасно портили себе ноги всеми этими случайно купленными шузами. Даже если размер не подходил, они все равно покупались — потому что были фирменными, то есть отличными от большинства местных. А это было самым главным — отличаться, не быть как все, выделяться, быть непохожим… Не то что сейчас! Все в 'говнодавах', все с рюкзаками…
Моей первой покупкой на Западе, в городе Вене, когда все эмигранты усиленно покупали венские сардельки, была, конечно же, обувь. Правда, я по совет-ской привычке, видимо, не стала долго и придирчиво ее примерять, ну и купила не самые удобные туфельки. Но!!! К ним у меня в тон была подобрана сумочка, платье с кожаным ремнем… В общем, когда я в таком виде появилась в Риме, в эмигрантской организации, меня как-то и за эмигрантку не хотели принимать. А в Риме, в этом невообразимом городе, была своя мода. И я тут же бросилась покупать местную обувь. Все носили шпильки и делали бедрами зигзаги, благо, юбки были на всех чрезвычайно узкими, хотя и с разрезом. У меня разрез был о-о-о-о-чень высоким и шпильки были о-о-о-о-чень тонкими. За мной гонялись местные сексуально озабоченные итальяхи — в малюсеньких машинках, сигналящие и кричащие ругательства другим 'водилам', окликающие меня: 'Синьорита!!! Ма ке белла!'* Я стала там Натали, бойко болтала по- итальянски и постоянно тратила деньги еврейской организации на шмотки. К тому же мой муж, живший к тому времени в Лос-Анджелесе, оставил для меня кое-какие деньги в Риме… Их я тоже тратила исключительно на одежду. Виа Венето — блистательная улица Рима — была мной очень хорошо изучена в плане магазинов и кафе. Поэтому, когда я приземлилась в Эл.Эй., мой муж печально почесал затылок и даже спрашивать не стал, осталось ли у меня сколько-то денег. На мне были шикарные замшевые туфельки, замшевая же сумочка на цепочке через плечо. И я вполне соответствовала образу 'сучки с сумочкой' из песни Хвоста.
Я так прекрасно помню эту замшу — она была как живая, и я очень долго хранила и туфельки, и сумочку из Рима, благо, я знала советский, мамин, способ очистки замшевых изделий. Их надо было держать над паром, у носика кипящего чайника, чтобы замша размякла, сделалась чуточку влажной, ожила, стала ворсистой. Потом ее надо было тереть черным хлебом. С ума сойти, корочкой! Ну, в Америке у меня была уже резиновая щеточка…
Американская обувь была ужасна. Особенно та, начальной эмиграции. Мой муж все время хотел мне купить какие-то кеды или плоские сандалии. А я все-таки умудрилась найти магазин с испанской обувью. До Беверли-Хиллз было еще далеко со всеми их Родео-драйвами… Но я сумела купить себе много разных обувок, и они очень даже котировались на фэшн шоу, в которых я уже вовсю принимала участие. В конце семидесятых еще не многие дизайнеры имели свои же линии обуви, поэтому манекенщицы обязаны были притаскивать с собой мешки со всем, что у них есть. Дизайнеры, приезжающие из Нью-Йорка, привозили 'свою' обувь, а у 'Хальстона' была действительно своя. Какие-то, помню, босоножки с блеском из бисера.
Мой следующий муж очень любил покупать мне обувь в Беверли-Хиллз. Обычно это происходило после ссор. Мы ехали на серебристом 'Мерседесе', поблескивающем на солнышке Вилшир бульвара, в глазах у меня поблескивал огонек 'сучки с сумочкой', на безымянном пальце поблескивали бриллианты обалденного кольца, найденного везучим мужем в ночном клубе… за него даже объявляли награду в тысячу баксов… сколько же оно стоило? А, все равно досталось сестрице мужа. За всю нашу 'блистательную жизнь' пришлось расплачиваться! Не обувью же сношенной — бриллиантами!
Но пока мы были молоды и счастливы — почти по Хему! — безоглядно расплачивались кредитными картами. Особенно в магазине 'Райт Банк', по одноименному названию района Парижа, то есть 'Правый Берег'. Там были приобретены великолепные сапожки 'Мод Фризона' болотного цвета, в которых я щеголяла потом в Токио и напоминала японцам о советской мощи (своим ростом в метр девяносто два!). Там же мы купили чудесные босоножечки — синие с алым ободком, неровно вырезанным, вроде египетского чего-то, и они слегка перламутрились. Там же были куплены сиреневые замшевые туфельки, облегающие ногу, как перчатки, и к ним же сумочка — со всеми этими приобретениями мы отправились на мое выступление в какую-то паблик скул, где собралась куча ностальгирующих евреев и где я исполняла им песню 'Я люблю тебя, Россия'. Они там очень плакали, и на бис я исполнила им 'Ивушку'. Мой муж стоял за кулисами, а потом сказал, что я была лучше всех, и повез меня в ресторан есть устрицы и запивать их шампанским.
Ну, в общем он, видимо, то же самое делал потом с Любой Успенской, которая тогда была еще в Киеве. А может, уже в 'Одессе' — ресторане на Брайтоне. Кошмарный там, помню, пол и две 'шмары' в одинаковых 'плюшевых' комбинезончиках: одна — Марина с контральто, другая — Люба с косичками. Что у них на ногах было — не помню, но про Беверли-Хиллз они еще не знали, Люба так уж точно. Пели они, по- моему: 'С добрым утром, тетя Хая, — ой-ей-ей! Вам посылка из Шанхая — ай-яй-яй! А в посылке два китайца — ой-ей-ей! Два китайца красят яйца — ой-яй-яй-яй!!!'
У меня до сих пор хранятся сапоги 'Мод Фризон', отвратительно описанные Лимоновым в романе 'Укрощение тигра в Париже'. Почему-то они ему казались очень грубыми и большими. Может, потому, что он сам небольшой… Я же помню, как эти сапожки стаскивал с меня молодой человек, помешанный, как и я, на 'Дорз'. Вообще, он предпочитал, чтобы я оставалась в обуви, особенно если это были черные 'шарль- журдановские' туфельки с острыми каблучками, которые он 'вонзал' себе в плечи, держа ноги за лодыжки, потом зубами сдирал туфлю и отправлял себе в рот мои пальцы ног. Морисон вопил: 'Ай вонт ту фак ю, мазер!' в своем 'Конце', а мы вопили с молодым человеком в нашем. Прибегал управляющий домом и вопил, чтобы мы сделали музыку тише.
В Париже хорошо ходить пешком. Маленький город, маленькие улочки… Правда, каблуки от этих булыжных мостовых очень страдают. Если в Лос-Анджелесе почти у всех женщин правая пятка туфли стерта из-за педали газа — все ведь в машинах и не все догадываются иметь специальную пару обуви для авто, — то в Париже только у буржуазии каблучки в порядке. Несмотря ни на что, я всю жизнь 'простепила' на каблуках. Я гораздо уверенней себя чувствую именно на каблуках, хотя мне не нужны лишние сантиметры для подчеркивания моего присутствия. Вообще, на каблуке, это ясно, нога красивее и походка иная, чем когда ступаешь всей стопой разом. На каблуке ведь вроде как на цыпочках…
Я уж не знаю, откуда взялась эта идея, что парижские проститутки носят исключительно красные туфли. Да и вообще — что якобы красные шузы являют собой некий знак принадлежности к ночному авантюрно-сексуальному миру. Насколько я помню, единственной в красных шузах на улице Святого Спасителя, что перпендикулярно Сен Дени, той самой, проституткой, была я. Впрочем, это уже описано и в моем романе 'Моя борьба', и в рассказе Лимонова, и даже песню я такую написала, 'Чувиха в красных шузах': '…мечты, чтобы мечтать, жизнь, чтобы жить, а чувихи в красных шузах, чтобы…' Да-да! Ну и забывать потом о них.
Я обожала в Париже 'Фри Ланс' — выдумщики, не самая дорогая и довольно удобная обувь. Потом я нашла магазин — их целая сеть — 'Джиггер', где в подвале постоянная распродажа всевозможной обуви. И все за 299 франков. Любые! И эта самая 'Лола Токио', и 'Мачо', и 'Кензо', и черт-те что. Я не люблю 'Бали' или 'Кристиан Диор' — они слишком классические. Я осталась верна юношеским вкусам — как говорила моя мама, что-нибудь 'на выстрел'. Сейчас в шкафу у меня стоят сапожки Михаила Пантелеева. Росту у меня в них прибавляется на двадцать пять сантиметров. И я все думаю, где, когда я смогу в них выстрелить так, чтобы не загреметь?! Пока что я периодически демонстрирую их моему металлическому принцу, и он все придумывает — на чем же он должен помещаться хотя бы на сцене во время концерта, чтобы выглядеть действительно принцем металлическим, меня спасающим от увечий, когда я таки загремлю с пантелеевских каблучищ.
'ТАТИ'
Посвящается открытию 'ТАТИ' в Москве
Чудак! Когда в плохом настрое ты — беги в 'ТАТИ'!
Цирк и кино! Феллини! Чарли Чаплин? О, Дзига Вертов, где ты, чтоб заснять?! Такую правду жизни
