Живое предание

между словесным выражением вероучения и его подлинным содержанием. Очевидно, содержание, а не форма соборных постановлений покрывается авторитетом соборов.

3. Третий вопрос, ставящийся некоторыми перед современным православным сознанием, таков: возможно ли проводить Вселенский Собор при настоящем состоянии разделения христианского мира? Мне кажется, что такой вопрос столь же двусмыслен, как и значение слова «вселенский». С одной стороны, ясно, что никогда не было такого времени, когда христианский мир был в самом деле единым: все вселенские соборы прошлого на деле приводили и к разобщению, а некоторые из самых важных — как Халкидонский — дают повод для разобщения и по сей день. Надо помнить также, что самое служение Христа и Его учение стали причиной раскола между Израилем и Церковью и были поистине разделением (см. Лк. 12:51). Единство во Христе, а не просто единство является подлинным основанием соборных действий. Именно в этом пункте римская имперская идея вселенскости, с помощью которой стремились к социально–политическому объединению мира, используя религию как орудие, никогда не может совпасть с христианским универсализмом. Последний мог использовать возможности и идеологию империи в своих собственных целях, но никогда не мог отождествляться с ней.

Одна из самых основных предпосылок православной экклезиологии состоит в том, что единство Церкви — не дело рук человека, но есть дар Божий, который может быть лишь принят или (если он утрачен) обретен вновь. Оно не зависит ни от византииско–римского, ни от современного панхристианского универсализма. Православная Церковь может, конечно, избежать использования слова «вселенский» для обозначения своих соборов из–за прошлых и настоящих двусмысленностей, связанных с его употреблением, но она не может (без отречения от всей своей традиции) согласиться с тем, что авторитетное и истинное христианское учение уже невозможно (как это обычно было) выражать на соборах после расколов пятого и одиннадцатого веков. Церковь Бо–жия не может перестать существовать, и она продолжает быть причастной Святому Духу, научающему всему (Ин. 14:26).

Заключение

Церкви, будучи человеческими организациями, и различные организованные формы экуменического движения естественно стремятся к поискам организационных формул, ведущих к единству между христианами путем, который не противоречил бы их прошлому. Однако если мы хотим единства, соответствующего воле Божией, то путь к нему может лежать только через возврат к серьезному богословию, серьезному подходу к экклезиологичсским вопросам. Организация существует для отражения и защиты природы Церкви, а не для ее изменения. Это несомненно относится и к идее вселенского собора. Какое бы прилагательное ни было использовано для его обозначения — вселенский, великий, поместный, его конечная подлинность зависит от присутствия Духа Божия, обетованного Церкви. Изучение истории помогает нам распознать многообразие тех путей, которыми Святой Дух говорит Церквам: через вселенские соборы или помимо них, несмотря на все человеческие ошибки и неудачи. Величайшая и фактически единственная христианская надежда состоит в том, что Бог сильнее «законов истории». Дух Божий никогда не бывает в плену у истории, но, как ветер, дышит, где хочет (Ин. 3:8). И, говоря словами св. Иринея, «где Церковь, там и Дух Божий; и где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать, а Дух есть истина» (Против ересей III, 24, 1).

РИМ И ПРАВОСЛАВИЕ: ПРОБЛЕМА АВТОРИТЕТА[52]

Православная Церковь всегда занимала в экуменическом движении нашего века специфическое положение, что было неизбежно, так как основные предпосылки и задачи этого движения обусловлены историческими чертами западного христианства — римско–католического и протестантского. Теперь, однако, это положение постепенно меняется в силу того, что понятия «Восток» и «Запад», сохраняя свой смысл в богословской традиции, потеряли большую часть своего географического и культурного значения. Православная Церковь, хотя и оставаясь «религиозным меньшинством», в наши дни живет и действует в западных странах, в особенности в США. С другой стороны, такие традиционно православные регионы, как Греция, Балканы и Россия, также сегодня считаются «Западом», в противовес развивающимся странам Азии и Африки.

В этой новой ситуации тот экклезиологический вопрос, который уже давно разделял Рим и Православие, не может уже рассматриваться как просто культурное явление, обреченное на исчезновение с течением времени. Даже если придерживаться «культурной» и чисто «исторической» интерпретации раскола и считать, что в наше время для разделения нет уже никаких реальных богословских и зкклезиологических причин, то все же необходимо выработать некий богословски здравый и экклезиологически осуществимый образ «единой церкви». И тут неизбежно встает давний вопрос авторитета. И оказывается, что разрешить его, не прибегая к Священному Писанию и Преданию, невозможно, потому что без них христианство перестает быть Христовым, а Церковь — Церковью Божьей.

За последние годы в отношениях между Православной Церковью и Римом произошли несколько удивительных событий, о которых не могли бы и подумать предыдущие поколения. Укажем хотя бы на обмен документами, снимающими взаимные анафемы 1054 года, и несколько личных встреч между напой и константинопольским Патриархом. Все эти события имели непосредственное отношение к вопросу авторитета, в особенности же авторитета папского, но ни одно из них не привело к ясно выраженному и окончательному решению этого вопроса. По существу они были скорее символическими: речи, жесты и действия изменили атмосферу. На богословах лежит теперь задача выяснить, как эти события могут быть интерпретированы и использованы не в узких рамках церковной дипломатии или даже «православно–католических сношений» (это лишь один из аспектов нашей ответственности за единое христианское свидетельство), но для верного решения проблемы авторитета в Церкви, решения, без которого невозможно никакое реальное христианское единство.

Поскольку в вопросе авторитета православная традиция совершенно расходится с западным христианством[53], то в настоящей стадии экуменического диалога вклад Православия может иметь решающее значение.

1. Раскол: две экклезиологии

Один из самых удивительных фактов истории раскола между Востоком и Западом — тот, что раскол этот невозможно отнести к какому–то определенному времени. В совместном заявлении папы Павла VI и патриарха Афинагора, опубликованном 7 декабря 1965г., события 1054 года ставятся на свое реальное и на деле совсем незначительное место. «Среди препятствий, которые находятся на пути к братским отношениям доверия и уважения, следует назвать прежде всего воспоминание о достойных сожаления решениях, поступках и инцидентах, приведших в 1054 году к отлучению патриарха Михаила Керулария и двух других лиц легатами Римского Престола, возглавляемыми кардиналом Гумбертом, подвергшимся в свою очередь подобному отлучению со стороны Константинопольского патриарха и Синода… Но сегодня… необходимо признать, что… запретные меры касались лишь определенных лиц, но не Церквей и не были направлены на прекращение церковного общения между кафедрами Римской и Константинопольской»[54].

Из этого текста видно, что авторы понимали случайный характер событий 1054 года. В 1054 году раскола между церквами как таковыми не произошло. Текст Гумберта осуждает «Михаила, незаконно называемого Патриархом, и поборников его глупости», но признает константинопольского императора и граждан «христианнейшими и православными». Во всяком случае отлучительная грамота превосходила его полномочия как легата и не имела законной силы.

Поэтому Павлу VI и Афинагору было довольно легко выразить «сожаление» по поводу «оскорбительных слов» 1054 года и «изъять из памяти и среды церковной акты отлучения». И хорошо, что они это сделали. Однако они не положили конец самому расколу.

В чем же суть этого раскола и когда он произошел?

В наше время все историки согласны в том, что Запад и Восток расходились постепенно, параллельно с постепенным усилением