римском католицизме? Канонически единая Православная Церковь может уважать и принимать национальные особенности всех своих членов всегда и везде, на уровне епархиальном и приходском. Но Церковь должна являть свое видимое богоустановленное единство. То, что Церковь есть Царство Божие, миссионерская община, открытая всем, превосходящая (но не упраздняющая) вес человеческие ценности, должно быть очевидно. Ибо ценности эти, если не превосходятся, становятся идолами и как таковые суть мерзость пред Господом.
Сегодня нам нужен новый канон, официально санкционированный Вселенским Собором, который провозглашал бы и требовал следующее: «В тех областях и странах, куда две или несколько православных автокефальных Церквей посылают духовенство на постоянное служение, канонический строй требует установления единой Церкви. Процедуры для достижения этого должны вырабатываться посредством соглашения всех заинтересованных сторон на вселенском или поместном уровне. Множественность языков и традиций сохраняется и гарантируется установлением соответственных структур, организованных везде, где это нужно, на временном основании».
4. Возможность пересмотра существующего канонического права
Так называемый обновленческий раскол в России (1922–1944) начал ряд канонических реформ, которые очевидно не входили в компетенцию только одной Поместной Церкви и которые были введены без сколько–нибудь серьезной оглядки на основные принципы Священного Предания. Неудача и осуждение «обновленческой» церкви скомпрометировали в глазах многих людей самую идею канонической реформы. В истории это не первый случай, когда сектантское движение вызывает реакцию консерватизма, отвергающую даже положительные аспекты предлагаемых реформ только потому, что предложены они раскольниками. Как показал профессор С.В. Троицкий[79], обновленчество фактически было восстанием белого (женатого) духовенства, боровшегося за свои «права» против «деспотического» целибатного епископата и скептически настроенных мирян. «Профессиональные» требования обновленческого духовенства включали восстановление женатого епископата и разрешение духовенству жениться (даже вторично) после рукоположения.
Обновленческое движение теперь уже не существует, но хорошо известно и то, что некоторые из поднятых им вопросов не получили ясного ответа в церковных актах, осуждающих раскольников. Во многих церковных кругах открыто обсуждается вопрос о связи между рукоположением и браком; на эту тему высказываются и «либерально», и «консервативно» как иерархи, так и богословы, однако очень редко рассматривается и признается весь спектр связанных с этим вопросов. Я нарочно выбираю для обсуждения эту проблему как «прецедентное дело», понимая, что пересмотр канонов возможен также и в других областях, при условии учета основных предпосылок, связанных с самой верой.
Мы признали тот принцип, что дисциплинарные каноны могут быть изменяемы во всех аспектах, не затрагивающих существа веры. Это и есть самая основа принципа икономии, как его определили свт. Василий Великий и святой патриарх Фотий. Как применяется этот принцип к трем обсуждаемым вопросам, т. е. 1) к женатому епископату, 2) к заключению брака после рукоположения и 3) к допущению к священству людей, женатых более одного раза или женатых на разведенных или вдовах, и к разрешению овдовевшим священникам вновь жениться?
В первом случае традиция древней Церкви, знавшая женатых епископов, сама по себе достаточно красноречива. Никакие доктринальные вопросы здесь не затрагиваются, и новый вселенский собор может изменить 48–е правило Шестого Вселенского Собора, которое требует, чтобы кандидаты в епископы были либо холостыми, либо расходились со своими женами до хиротонии. Единственным аргументом против такой реформы может служить только то, что она все равно не сможет гарантировать, что в епископат будут избираться лучшие кандидаты.
Обсуждая второй и третий вопросы, следует прежде всего иметь в виду, что они связаны с очень различными проблемами. Рассмотрим сначала вопрос о браке после рукоположения. Никакого богословского обоснования запрета на совершение этого таинства над теми, кто уже был возведен в сан священника, нет, но каноническое законодательство, запрещающее такую практику (26–е апостольское правило; 6–е правило Шестого Вселенского Собора и т. д.), основано на серьезных пастырских и практических соображениях. Священник должен быть зрелым человеком, достигшим полной жизненной устойчивости; а кто же менее устойчив, чем человек, ищущий жену? Что бы сказали прихожане, если бы их пастырь и «отец во Христе» стал искать среди них невесту? Этот пастырский аспект проблемы безусловно следует принимать во внимание, и лично я не думаю, что изменение нынешних канонических требований действительно желательно.
Гораздо серьезнее обстоит дело в третьем случае. Здесь уже идет речь о принципиальном вопросе, а именно о догмате, вытекающем из новозаветного учения о браке. Мы должны помнить не только ясные предписания, содержащиеся в первом Послании апостола Павла к Тимофею (3:2 и 12) и в Послании к Титу (1:6); но и тот факт, что второй брак допускается Церковью исключительно как снисхождение и никогда как норма. Новозаветная норма брака есть единственная и вечная связь между двумя существами по образу союза Бога с Израилем и Христа с Церковью (Еф. 5:22–33). До десятого века вторые браки никогда не благословлялись Церковью и требовали длительного периода покаяния[80] . Для мирян такие браки допускаются по принципу «икономии» как меньшее зло (1 Кор. 7:8–9) или как новая возможность построить свою жизнь. Как бы могли священники проповедовать такое учение о браке, если бы сами нарушали его? Каноническое право, запрещая второбрачным священство или вторичный брак священникам, ограждает не только священство, но и учение Церкви о браке.
Все мы знаем, что это правило может приводить к личным трагедиям, особенно когда молодые священники, имеющие детей, теряют жен. Но разве не были подобные трагедии более частым явлением в прошлом, когда смертность среди молодых женщин была выше? Помешало ли это Церкви сохранить свое учение о браке, основанное на эсхатологическом понимании уз любви, которые не разрываются даже смертью? Возможно, Церковь могла бы помочь справиться с подобной трагедией, взяв на себя заботу о детях, чтобы святость брака сохранилась хотя бы в лице священников.
5. Первенство Константинополя и автокефальные Церкви
В Православной Церкви происхождение и природа «преимущества чести» и «привилегий» Вселенского Патриарха никем не оспариваются. Как раннехристианская, так и современная православная экклезиология исключает идею первенства «по божественному праву». Она, однако, разрешает и даже требует известного «порядка» между Поместными Церквами, необходимого в жизни Церкви в мире сим. Чтобы единая Церковь могла действовать и свидетельствовать поистине «едиными устами», ее действия должны быть согласованными, укладываться в определенный строй или порядок. В этом «порядке» Константинополь занимает первое место, потому что Рим, прежде имевший это «преимущество чести», отпал от общения с православными патриаршими кафедрами и тем самым утерял свое первенство среди них. Второе место в «иерархии чести» было дано Константинополю не по каким–либо богословским причинам, а по причине чисто практической и даже политической — он стал новой столицей империи, «городом Царя и Сената»[81]. Падение империи, однако, не уничтожило первенства Константинопольской кафедры, и ни одна из автокефальных Православных Церквей его никогда не оспаривала и не оспаривает. В пользу этого согласия действует консервативный инстинкт Церкви, и, кроме того, есть очевидное преимущество в том, чтобы Вселенский Престол пребывал в стране, правительство которой не связано прямо с православными делами. Современное первенство Константинополя (или Стамбула) на деле основывается на мотивах, противоположных тем, которые создали его вначале. В Стамбуле нет православного императора, и поэтому его епископ мог бы осуществлять полезное и вполне независимое служение координации и арбитража если бы ему была дана для этого возможность. Нынешние права Константинопольского патриарха являются естественным следствием и выражением его «первенства» среди православных епископов: председательство на всеправославных собраниях и известная ответственность (хотя и не монополия) в предложении каких–либо общих действий. Кроме того, 9–е и 17–е правила Четвертого Вселенского Собора в Халкидоне дают ему право рассматривать апелляции на решения поместных провинциальных синодов. До падения Константинополя (1453) Вселенский Патриарх имел de facto гораздо большее влияние и власть во всем православном мире.
После 1453 года в рамках турецкого имперского правления на Балканах и всем Ближнем Востоке он получил к тому же и политическую ответственность за все православное население Турецкой империи
