Статьи

трактатов, оба из которых также были найдены под именем Феодора Абу–Курры, автора, о котором будет сказано ниже. «Диалог» был дважды опубликован под именем преп. Иоанна Дамаскина, раз Лекьеном и раз Галландусом; оба издания были воспроизведены в Мине.

3. В другом диалоге, где имя Абу–Курры стоит в заголовке, тем не менее специально упоминается, что Феодор написал его «с голоса Иоанна Дамаскина» — «техническое» выражение, недавно убедительно исследованное М. Ричардом (М. Richard), означает «в соответствии с устным учением» Иоанна Дамаскина. Настоящий же автор здесь, очевидно Абу–Курра, и фактически «Диалог» был найден также в некоторых рукописях без какого–либо упоминания преп. Иоанна Дамаскина.

4. Четвертое антимусульманское сочинение, приписываемое Иоанну — никогда не публиковавшееся арабское «Опровержение», которое никогда и не исследовалось.

Из всех этих текстов наиболее достоверной выступает глава об исламе в De haeresibus. Но даже и в этом случае выражаются сомнения в отношении ее подлинности, а цитаты из Корана признаются некоторыми исследователями позднейшими вставками.

Поэтому каков бы ни был результат дальнейшего критического исследования антиисламских сочинений, приписываемых преп. Иоанну Дамаскину, по–видимому, его вклад в историю византийской полемики с исламом незначителен. Если кто–то и допустит аутентичность этих сочинений даже частично, хронологически они, как это будет ясно ниже, не были наиболее ранними из работ, написанных на эту тему византийским автором. Богословски они не много добавляют к бесспорной славе Иоанна Дамаскина, защитника иконопочитания, автора первого систематического Изложения православной веры и одного из самых одаренных гимнографов восточного христианства. Изучение литургических текстов, приписываемых преп. Иоанну Дамаскину, решительно подтверждает впервые полученное от чтения главы об исламе в De haeresibus впечатление об Иоанне, который, живя в христианском гетто, сохраняет нетронутой византийскую политическую и историческую перспективу. В своих песнопениях он молится за победу императора над его врагами¹; он надеется, что через заступничество Богородицы император попрет своей стопой варварские народы². Он не испытывает недостатка в упоминании stauroforos anax («крестоносного властителя» — Пер.} как щита, защищающего Христово наследие от «хульных» врагов³. И нет никакой двусмысленности в идентификации этих врагов: они — «измаильтеския люди <…> борющие ны», и Богородицу просят положить их под стопу «любоблагочествующего» императора.

Умом и сердцем преп. Иоанн все еще живет в Византии. Тот факт, что император — чье победное возвращение на Ближний Восток он с надеждой ожидает — тем временем впал в иконоборческую ересь, значит для него гораздо больше, чем верования арабских завоевателей. И, разумеется, он значительно лучше осведомлен о событиях в Константинополе, чем об исламе.

Даже если в конце концов будет доказано, что последняя, 101 глава из De haeresibus, которая содержит цитаты из Корана, не является позднейшей вставкой, это еще не обеспечивает ясного свидетельства того, что Иоанн в действительности прочел Коран⁵. Все знание об исламе, прямое или косвенное, которое выказывает преп. Иоанн, относится только к четырем сурам — второй, третьей, четвертой и пятой — и к устным мусульманским преданиям, особенно к тому, которое связано с поклонением Каабе в Мекке; для Иоанна — это предлог для осмеивания исламских легенд о верблюде Авраама, привязанном к этому священному камню. Знание устных арабских преданий, иногда более древних, чем сам ислам, выказывамое преп. Иоанном и другими византийскими полемическими авторами, — возможно, одна из интереснейших сторон того типа литературы, который мы сейчас исследуем; в то же время это иллюстрирует случайный и поверхностный характер их знакомства с исламом. Легендарные банальности об истоках ислама повторяются разными авторами по–разному. Я упомяну лишь один пример, который показывает, что преп. Иоанн не был здесь осведомлен лучше других греков. Иоанн говорит о доисламском культе Афродиты (называемой арабами Haber или Habar) в Мекке, который сохранился в форме поклонения священному камню Каабе¹. То же самое упоминается Константином Багрянородным в De administrando imperio¹. Вот что пишет Константин: «Они также молятся звезде Афродиты, которую называют Koubar, и выкрикивают свои мольбы «Alla oua Koubar, то есть, Бог и Афродита. Ибо они называют Бога 'Alla, oua употребляют для союза и, и зовут они звезду Koubar. Таким образом, они говорят 'Alla oua Koubar».

Дело исследователей арабской культуры — сообщить нам, какую ценность представляет это императорское проникновение в сферу этимологии, которое, очевидно, параллельно текстам Дамаскина, хотя и независимо. Традиционный мусульманский призыв Allahu akbar — «Бог велик» — на которое очевидно и ссылаются здесь, ставил в тупик византийских авторов начиная с VIII в. Около 725 г., то есть до времени преп. Иоанна Дамаскина, Герман Константинопольский также упоминает «сарацин, живущих в пустыне, обращавшихся к неодушевленному камню, взывая к так называемому Hobar. Иоанн Дамаскин отождествляет Habar или Haber (он употребляет эти две формы) как с самой Афродитой, так и с Каабой, которая, согласно его мнению, представляет голову языческой богини. В IX в. Никита также говорит об «идоле Houbar», представляющем Афродиту. То, что некий культ Утренней Звезды существовал среди арабов до появления ислама, кажется несомненным, и это было известно византийцам, пытавшимся, конечно, найти в исламе следы язычества. Однако пример с Афродитой подтверждает, что преп. Иоанн Дамаскин не добавил ничего существенного к той информации об исламе, которая была уже доступна византийцам, его современникам, и просто употребил принятый аргумент, который подходящим образом подтверждал византийское убеждение в том, что арабы «погрязли в распутстве».

С другой стороны, как мы уже отмечали, преп. Иоанн перечисляет ислам среди христианских ересей. Это отношение к исламу основывалось на том факте, что Коран допускает признаки Откровения как в иудаизме, так и в христианстве. Иоанн и его современники склонялись поэтому к тому, чтобы применить к исламу критерий христианского православия и уподобить ислам христианской ереси, уже осужденной. Итак, Мухаммед был арианином, потому что он отрицал божественность Логоса и Святого Духа; отсюда возможно, что легенда Мухаммеда была привнесена в христианскую религию монахом–арианином. Действительно, в контакт раннего ислама с христианством были вовлечены монофизитские и несторианские общины, но, конечно, не ариане, и имя приписываемое Иоанном мусульманам — koptai tou Theou(«резчики Божий»), потому что они «вырезают» из Бога Логос и Дух, — является ответом мусульманскому обвинению, направленному против христиан, что они 'etairiastai — «те, кто допускает сотоварищей Бога».

Вместе с этими полемическими аргументами, относящимися к противостоянию между абсолютным монотеизмом ислама и христианской доктриной Троицы, Иоанн затрагивает другой острый вопрос несогласия — вопрос свободной воли и предопределения, и все его доказательство сопровождается самыми яростными эпитетами, которые он дает Мухаммеду — «лжепророк», «лицемер», «лжец» и «прелюбодей». Все это, разумеется, было принято со всеми подробностями другими полемическими авторамиДва имени достойны особого упоминания в истории ранне–византийской полемики против ислама: арабоязычный епископ Феодор Абу–Курра, во второй половине восьмого столетия живший на оккупированной мусульманами территории, большей частью в Сирии, и Никита Византийский, приближенный Фотия. И хотя они писали в разных стилях и находились в различных обстоятельствах, как Феодор, так и Никита были намного лучше знакомы с исламом, чем преп. Иоанн Дамаскин; Феодор — потому что он жил бок о бок с мусульманами и вовлекал кх в диалог, а Никита — так как он изучил весь текст Корана.

Абу–Курра писал и на греческом, и на арабском. Из его 52 коротких греческих трактатов большинство составлено в форме диалога с еретиками, встреченными автором (несториане, мо–нофизиты, оригенисты), а семнадцать — направлены против ислама. Эти короткие сочинения дают ощущение настоящей природы тех отношений, которые существовали между мусульманами и христианами в VIII в. Диалоги Феодора содержат четкую отрицательную позицию по отношению к вере ислама и к личности Мухаммеда, лжепророка–арианина (1560А), находящегося во власти беса (1545В—1548А). Но использованные доводы представлены так, чтобы они были поняты оппонентами, что соответствует принципам настоящего диалога. Несколько тому примеров: арабы отвергают веру в Троичность Божества, потому что она привносит разделение в Боге. Но существует один Коран, несмотря на множество его копий; также и Бог есть Один в Трех (1528CD). Короткий диалог содержит христианское учение о Евхаристии, которое,