между местными общинами, возглавляемыми своими епископами, а просто выражало необходимость организованного единства в новых исторических условиях. «Подчинение» местных епископов митрополитам и патриархам не было самоцелью, а только средством, обусловленным «соборностью», т. е. подчинением самого митрополита или патриарха соборному суду епископов и всей Церкви.
Указ Патриарха Тихона 1920 года допускал возможность ликвидации патриаршего управления и указывал на то, как Церковь должна была, в этом случае, вернуться к тем условиям, которые существовали в эпоху гонений первых веков христианства.
По мнению Регельсона — и это является лейтмотивом его исследования — ошибка митрополита Сергия, возглавившего патриаршее управление после ссылки Местоблюстителя Петра Крутицкого (декабрь 1925 г.), заключалась именно в том, что он не последовал Указу 1920 г., а всю свою энергию и ум направил к тому, чтобы сохранить «центр», которому бы епископы «подчинялись». Ошибочность его пути заключалась в том (по мнению автора), что в советских условиях сохранение «центра» было возможно только путем «согласования» его деятельности с властями, т. е. путем фактического допущения контроля властей над деятельностью «центра».
Мы вернемся ниже к этому основному тезису Регельсона, но уже сейчас необходимо отметить, что сам автор признает не только психологическую неподготовленность русского епископата к принципу «независимого существования епархий», но и то, что сам Патриарх Тихон в своем Указе допускал эту независимость только «впредь до организации Высшей Церковной Власти», сохраняя за последней право утверждения или неутверждения постановлении, принятых в условиях временной «независимости» епархий. Следовательно, усилия митрополита Сергия сохранить «центр» соответствовали внутренним стремлениям русской иерархии и самого Патриарха. Но вопрос, конечно, должен оставаться открытым в отношении того, правильны ли были эти усилия по существу и по методу, которого придерживался митрополит Сергий.
Книга Регельсона содержит много исторических сведений о сделанных несколькими русскими иерархами попытках установить фактические временные «автокефалии» в соответствии с Указом 1920 г. Наиболее значительными среди них были митрополит Ярославский Агафангел и митрополит Казанский Кирилл. Можно напомнить о том, что Северо–Американская епархия в 1924 г. провозгласила себя «временно самоуправляющейся» на том же основании Указа 1920 г. Во всяком случае, в 20–х и 30–х годах возникло несколько «автокефалий». Некоторые из них находились в несколько двусмысленных отношениях с установленным в 1922 г. обновленческим «Высшим Церковным Управлением»: так, управляющий Петроградской епархией епископ Ямбургский Алексий (Симанский) — будущий Патриарх — вместе с другим Петроградским викарием, епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем), тоже учредили «автокефалию» в 1922 г., о которой в свое время подробно писал А. Левитин в своей истории обновленчества. 9 июня 1922 г. епископ Алексий снял запрещение с Введенского и хвалился, что его управление епархией получило «согласие» обновленческого ВЦУ. Лев Регельсон не вполне прав, обвиняя епископов Алексия и Николая в прямом принятии обновленчества. Епископ Алексий ограничился — и то очень кратковременно — полупризнанием обновленческого управления, но
Совсем по–другому обстоит случай — митрополита Сергия (Страгородского). Открытое признание обновленчества этим выдающимся богословом и иерархом сыграло роковую роль в трагические месяцы 1922 г. Правда, его торжественное покаяние в 1923 г. перед Патриархом Тихоном тоже не лишено огромной духовной значимости.
3. Личность
Такая оценка деятельности митрополита Сергия, в основном, совпадает с позицией тех церковных деятелей, которые, хотя и находились в оппозиции «Местоблюстителю» в 30–х годах, признали законным избрание Патриарха Алексия Собором 1945 г. и вступили с ним в общение. Наиболее авторитетным и выдающимся иерархом в этой группе был епископ Афанасий (Сахаров), о его исповеднической жизни много говорится в книге.
Вопрос о законности или незаконности возглавления Русской Церкви митрополитом Сергием связан, во–первых, с самой системой назначения Местоблюстителей еще при жизни правящего Первосвятителя, введенной Патриархом Тихоном по поручению Собора 1917–1918 г.г. Система эта не имеет прецедентов в истории Церкви и прямо противоречит канонам, запрещающим епископам (и тем более патриархам) назначать себе преемников: епископ — всегда избранник Божий, через Церковь, и не может назначаться единолично. В оправдание действия Патриарха можно только сказать, что условия, в которых находилась Русская Церковь, были вполне беспрецедентны, и, как правильно указывает Регельсон, Патриарх действовал в силу соборного поручения, а не по личному произволу. Правда, «Местоблюстители», указанные в его завещании в 1925 г., были вероятно уже не те, которых он назначил на закрыт том заседании Собора в 1918 г. Из трех патриарших избранников 1925 г. — митрополитов Кирилла Казанского, Агафангела Ярославского и Петра Крутицкого — только последний находился на свободе. Его «Местоблюстительство» стало единственным общепризнанным — в России и за рубежом — символом единства Церкви после смерти Патриарха Тихона.
Еще более спорными являются дальнейшие назначения «Заместителей». Митрополит Петр назначал «Заместителей» два раза: еще находясь у власти, он назначил митрополита Сергия (Страгородского), Михаила (Ермакова) и Иосифа (Петровых), а после ареста — заместительскую «коллегию» во главе с архиепископом Григорием (Яцковским). Митрополит Иосиф (будущий глава «иосифлян»), вступив в управление Церковью после ареста митрополита Сергия в 1926 г., назначил до
Итак, если «права» митрополита Сергия были несомненно спорными, то еще более спорными были притязания всех его конкурентов. Концепция Регельсона, о которой мы уже упоминали выше и согласно которой наилучшим выходом для церковного руководства была бы децентрализация, в согласии с Указом 1920 г., нам кажется также не вполне убедительной. Во всяком случае, как признает сам автор, русский епископат был к ней психологически не подготовлен: ему была слишком привычна централизованная рутина синодального управления, а избрание Патриарха в 1918 г. было воспринято как обретение харизматического вождя Церкви, без которого церковная жизнь казалась невозможной. Сам Регельсон подчеркивает важ–ность «первосвятительской харизмы» для церковного сознания верующих. Наконец, наличие обновленческого «Синода» и григорианского «Временного Высшего Церковного Совета» требовало и от канонического Православия создания временного Центра, хотя бы для представительства и свидетельства о неканоничности раскольничьих «центров». Нам также кажется очевидным, что из всех наличных русских иерархов этих лет митрополит Сергий оказался наиболее способным разобраться в трагической сложности положения. Митрополиты Петр, Агафангел, Иосиф, а также и другие возможные «Местоблюстители», не показывали ни последовательности, ни состоятельности в своих действиях и назначениях. Принципиальное согласие митрополита Сергия в 1926 г. признать свободу заграничных епархий определять свой путь вне зависимости от Москвы и особенно его неудавшаяся попытка, тоже в 1926 г., (о которой Регельсон сообщает много нового и за которую сам митрополит Сергий попал под арест) избрать митрополита Кирилла Патриархом путем тайного, письменного голосования епископата, вне ведома властей, показывают, что перед тем как «пойти на компромисс», он активно, и даже весьма ловко, пытался найти наиболее выгодный для Церкви выход. «Ловкость» митрополита Сергия вновь проявилась в 1941 г., когда его Экзарх в Прибалтике, митрополит Сергий «младший» (Воскресенский), остался в