Противоположность между мирским и священным превзойдена
Эсхатологическое измерение в христианстве означает, что человек уже в этой жизни причастен славе Царства. Церковь стоит на том, что христианин по самому своему положению должен надеяться. А в надежде уже есть предвкушение тех духовных реальностей, на которые человек уповает. Мы получили залог Святого Духа. Мы видели свет истинный, поэтому вся земная действительность переживается нами в вере, а значит, она есть уже преображенная действительность. После воплощения Слова нет больше разделения между человеческим и Божеским. Бог вочеловечился, а человек стремится жить тою же жизнью, что и Бог. Нет больше жизни только земной. Век нынешний и век будущий не составляют двух в корне различных времен. Пришествие Христово уже охватывает всякую человеческую структуру изнутри. Христос осуществляет синтез тварного и нетварного.
Стало быть, неправильно говорить о противоположности между священным и мирским. Мирского, не освященного больше нет, потому что все подлежит действию Божественных энергий, которые оживляют все творение. Ничто не отделено от Бога, ничто не чуждо Богу. Все принято Им, все освящено, все принесено ему. В воскресенье в Церкви можно видеть хлеб и вино, положенные на жертвенник. Их материальность очевидна, но по молитве они становятся совершенно иными; от чувственного уровня они перенесены на уровень умопостигаемый, и означают теперь Царство. Духовность как область Духа Святого уже в этой жизни становится призванием и последним значением всей действительности.
Иными словами, восточное христианство не допускает разделения между благодатью и безблагодатной природой, к которой благодать прилагается как бы извне. Человек создан по образу и подобию Божию; поэтому мы смотрим на человека как на тварь с божественным устройством. Мы определяем его через Бога, живущего в нем, а не по его состоянию удаленности от Бога, вызванному падением. Человек принят в Божественное движение, начатое во Христе и непрестанно обновляющее его, пока он не будет погружен в глубины божественности.
Все это заставляет нас занять позицию, основанную на вовлеченности в земные проблемы. Сама эта вовлеченность основана на вере и вписана в путь, который позволяет нам обрести вечную жизнь. Мы — политики, чей ум направляется Богом, и цель нашей работы — ввести Церковь во славу Божию и дать человеку корни. Мы не отделяем национальных и общественных забот от нашего понятия о Боге, ибо единственный свет в человеческой истории — это Он и Его Слово. Надо, чтобы этот свет отразился в структуре этого мира и во всех, кого она охватывает.
Между Церковью и миром нет онтологического дуализма
В природе веры — соединять верующих с тем, что не от мира сего, с нездешней логикой, которая выше мира.
Церковь как евхаристическое собрание, как орудие и место спасения не получила такого света, который был бы направлен собственно на организацию мира. Церковь — вместилище откровения. Как, в силу исторических обстоятельств, она основала некогда школы, а затем, когда человечество выросло, должна была отдать их профессиональным педагогам, так ныне она призвана вместе со всеми людьми строить людской град. Но это не превращает ее в учреждение века сего. Она не станет ничем руководить, не будет распространять свой суверенитет, не породит никакой партии. Ее призвание — петь славу — растворится, исчезнет в труде, ее слово станет молчанием. Она придет в мир с голыми руками, взойдет на крест мира, так как не мнит себя больше прочной ладьей, но все также будет веровать в то, что ее Господь уймет грозящую бурю. Сознавая свою уязвимость, которая делает ее принадлежащей миру со всей его тревогой, ожидая спасения и для себя, Церковь смиренно станет служить человеку и употребит для этого тот язык и те средства, которые присущи человечеству.
Христианин знает, что он — посредник между Богом и миром, что ему поручено управление всем сотворенным, и политика тоже в его ведении. Труд можно богословски понимать как дело богочеловеческое, как участие в мудрости Божией, в воссоздании вселенной, как момент приношения в космической литургии. Это значит, что вселенская литургия служится вне священной ограды Церкви. Все это озарено не только светом творения, но и светом искупления. С тех пор как воплотилось Слово, весь мир действительно стал обителью Духа, и различие между мирским и священным, естественным и сверхъестественным сменилось единством богочеловеческой ипостаси. Таинство раздирает храмовую завесу, и мы погружаемся в беспредельное присутствие призывающего нас Христа. Стоя перед алтарем, мы знаем, что тайно образуем херувимов, но знаем и то, что мы возносим к алтарю небесному человеческие упования. Именно через труд человека очеловечивается и начинает преображаться по обетованию космос. Экономический и социальный строй — это медиана между строем космическим и строем небесным.
В этой перспективе Церковь есть открытая действительность, тайна космического общения, в которой принято и вознесено все человечество. Тело Господне в евхаристической трапезе есть также тело всего человечества. После Вознесения все человечество стало причастно жизни Христовой.
Фактически между Церковью и миром нет никакого онтологического дуализма. «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного» (Ин. 3, 16). Область славы, в которую вошли ученики, сама вошла в мир с пришествием Иисуса. Церковь — это место, где явлена и узнана любовь Божия к миру, где призывается Имя Божие — Имя Отца. Но есть у Господа и другие способы присутствия, кроме Имени, и великое знамение Его присутствия — Церковь.
Понимаемая таким образом, Церковь не противостоит тварному миру. Церковь — икона того, чем призвано быть человечество. Человечество некоторым образом осуществляется в ней, по крайней мере, в миг совершения таинства. Благодаря тому, что Церковь получила, она стала сердцем человечества, «космосом в космосе», как назвал ее Ориген. Мир получает в Церкви откровение, обращенное к нему самому.
Наша задача — развитие целостного человека, потому что «человек един во всех людях», как говорит св. Григорий Нисский. Поэтому я должен быть везде, где человек. Я должен погрузиться в среду, где живет человек, т. е. в его историческую и общественную жизнь. Так я очеловечиваю вселенную, изгоняю из нее злого духа; через меня вселенная дорастает до своей вечной судьбы. Я сам оббжен соприкосновением с ней, ибо в космосе я получаю омывающую его славу Божию. Это сознательное и тихое присутствие свидетеля в мироздании — дело Церкви.
Итак, есть две области Христова действия: область алтаря, вертикальная и таинственная, и область мира, которую нельзя считать только горизонтальной или линейной. Ибо после Пятидесятницы ничего чисто временного и только естественного больше нет. Впрочем, никогда не было такой ограды, которая замыкала бы действие Пятидесятницы, так как есть «Свет истинный, Который просвещает всякого Человека, приходящего в мир» (Ин. 1, 9). Я не думаю, что историческое время сущностно отличается от времени церковного. Здесь и там знамения распознаются людьми, наделенными харизмой. С одной стороны, исторический анализ показывает в религиозном обществе столько же бедственного, сколько и в обществе гражданском; они долгое время вместе составляли христианское человечество. С другой стороны, Христос так же властен над миром, как и над Церковью; и вне пределов, где совершаются таинства, Его господство признается духовными людьми, которые судят обо всем в свете здешнем и в свете грядущем. Именно потому, что присутствие Христово в мире сокровенно, что Его победа там не возвещена, мы призваны явить это присутствие нашим участием в общем деле человечества, не забывая при этом о двусмысленности всего, что вне Евхаристии.
Признавая тесную связь между миром и Церковью, две группы греческих богословов, собравшиеся в Салониках в августе 1966г., вступили между собой в спор о природе этой связи.
Для одних отношение Церкви к миру есть, главным образом, отношение керигмы. В этом случае Церковь черпает все в Боге, ведет диалог только с Ним и передает это послание миру, приспосабливая к мирскому языку и менталитету. Часть этой группы считает, что так как творение «хорошо весьма», речь идет о том, чтобы крестить мир, освобождая его от «князя мира сего», призывая к жизни в Боге и воплощая эту жизнь. Напротив, для более консервативного крыла такая открытость миру неприемлема, ибо «ничто в
