хухры-мухры. Закончить-то она закончила, а вот работы по ее специальности найти не получилось. Так я ее теперь и вожу с собой. Она у меня и на машине в магазин ездит, не спеша, всегда ремнем пристегивается — красота! Таких людей надо ценить! Она сама из-под Севастополя — натуральная блондинка! Нога у нее, представляешь, сорок второго размера! Рост — сто восемьдесят. А фигура! Гости, когда ко мне приходят, смотрят только на нее. Меня вовсе не замечают. Так головы у них и вращаются за ней, как подсолнухи, а когда она куда-нибудь выходит, все сразу испытывают беспокойство!» Оказывается, где он только не живал, даже в Голландии года три околачивался, в Америке, был женат на немке, имелось у него и двое детей — Григорьев так и не понял, от кого, — наверное, еще с России остались, поскольку что дочь училась в питерском университете. Свой начальный капитал Гамаюнов нажил самым что ни на есть жульническим путем, вывозя первые банковские карточки, на которые здесь клал триста долларов, а за границей в банкомате, который принимал карточку за кредитную, а не дебетовую, снимал гораздо большую сумму — максимум, который тогда можно было снять. Это он называл «грабить банки». Впрочем, бизнес этот довольно скоро прикрыли, и он вынужден был искать какой-то другой вид деятельности. Так и жил — натуральный гражданин мира, ни от кого не зависящий и никому не подчиняющийся.
А вот из одноклассниц Григорьев встречался только с Любой Орловой. Однажды встретил ее совершенно случайно на улице. Еще с минуту думал, подходить или не подходить — вдруг ошибся. Подошел, оказалось — точно она. Сели в кафе. Как-то она поначалу смутилась, не смотрела в глаза. И еще у нее с детства осталась привычка грызть ногти. Вот и теперь она снова сидела и грызла ногти вместе с маникюром. Рассказала про Витьку Птицына, когда-то закадычного школьного дружка Григорьев. Тот очень уж любил выпить. Говорила, что нередко встречала его вдребезги пьяным с какими-то ханыгами. В итоге в сорок два года Витька получил инфаркт и едва не помер, даже какое-то время не пил и не курил, но теперь, говорят, вел опять развеселую жизнь.
Бывший Леша Волков тоже получил инфаркт в сорок четыре. В июне встретились с ним у него дома, выпили чайку. Выглядел он неважно: не меньше, чем на полтинник с большим хвостиком. Вроде теперь сильно и не пил, а вид имел словно поддатый. Пожаловался Григорьеву:
— Честно скажу, меня такая стремительность течения времени очень пугает. Понятно, что сделать тут ничего невозможно. После инфаркта будто бы видишь конец жизни. Возраст — это довольно жутко. Хорошо бы остановиться лет эдак так в тридцать — тридцать пять — и взрослый, но еще на старый и так законсервироваться до самой смерти, которая наступала бы внезапно — щелк и все, как выключили — всякие там этапы жизни с морщинистыми лицами, простатитами, инсультами, реанимациями и комами совершенно не нужны. Умереть в своей постели, окруженному многочисленной рыдающей родней, меня как-то мало утешает, хотя, может быть, выглядело бы и неплохо. Хотя тут же вспоминается: «Мой дядя самых честных правил…» Только что пришел, казалось бы, из армии, вся жизнь впереди — и вот уже виден ее конец…
Григорьев не знал, что ему и ответить, только хмыкал, пожимал плечами, причем чувствовал себя при этом неловко.
До этого совершенно для него неожиданного инфаркта Волков никогда серьезно не болел и вообще попал в больницу впервые в жизни. С месяц он лежал в клинике медицинского университета. Как водится, пережил обычный постинфарктный психоз, жуткий липкий страх смерти. Студенты в то самое время занимались антропометрическими исследованиями, как-то пришли в палату, вооруженные линейками, начали его со всех сторон измерять. Он был в ужасе: ему показалось, что ему заранее снимают мерку для гроба.
Знал Григорьев и его теперешнюю молодую подругу. Странная это была особа. На вид ей было лет двадцать семь. Обычно при встрече она строила Григорьеву глазки и под столом ногой, сняв туфлю, тыкала ему между ног. На этот раз дома ее не было. Уехала в Турцию. Волков по этому поводу выразился тут прямо: «Поехала на большой трах».
Оторопевший Григорьев сказал Волкову то, чему и сам не верил:
— Может, она спокойно отдыхает у себя в номере, читает книжечку!
Волков кисло усмехнулся:
— Я слишком хорошо ее знаю! — тут он посмотрел на часы: — Там сейчас идет такой трах, что только дым стоит! Ведь она только за этим туда и едет. У нас тут заниматься этим делом сложно и негде, сразу же все и всплывет. Сыщика нанимать ловить ее там дорого и смешно, да и зачем? Ездит минимум четыре раза в год, берет с собой самое блядское белье, тщательно бреет себе все места. Я физически не могу трахать ее с утра до вечера, да и наскучит это скоро и вовсе не полезно. Мне сейчас нужно разве что пару-тройку раз в неделю, чтобы не заморачиваться и спать спокойно. Честно скажу, больше одного раза в день меня уже напрягает. Когда был молодой, понятно, трахался постоянно: всегда вечером (обычно два раза) и утром, а в выходные еще и днем после обеда. Помню, у подруги локти были стерты до крови — она любила, когда сзади. Тогда казалось, что до конца месячных не доживешь — так постоянно хотелось! Потом постепенно начало проходить. Она же хочет постоянно. Не знаю, как быть: пытаться заниматься этим делом, когда не хочется — тоже неинтересно, все должно быть в охотку. Может, послать ее подальше, найти старушку своего возраста — так на нее вообще не встанет. А для молодой теперь меня одного мало, надо постоянно пить виагру, а мне для сердца вредно — а у меня же два шунта стоит. Не получается никакой золотой середины. Ты считаешь, отпускать ее на этот турецкий — значит, не любить? По сути, она тоже проститутка, продается за мои деньги, за комфорт. Я даже не знаю, люблю ее или нет, потому и не желаю знать, что она там делает. Она врет, а я ей верю. Пока не знаю, как приспособиться к этой ситуации, но, пожалуй, это уже и есть приспособление. А ревность? А не ревнуешь ли ты любую красивую женщину ко всем мужикам мира? Она мне чем-то нравится, потому с ней и живу. С каждым годом труднее становиться менять женщин: долго привыкнешь, а что-то новое всегда обязательно раздражает, да и не бывает идеального ничего в принципе. После инфаркта и после операции на сердце я стал смотреть на все по- другому. Каждый день теперь принимаю аспирин для разжижения крови, другие таблетки. Врач говорит, надо принимать их пожизненно. «Пожизненно» — очень любопытное и жесткое слово. Оно обозначает предел, которого раньше у тебя не было. Короче, я совершенно не собираюсь по этому поводу заморачиваться. Я просто хорошо знаю «золотые правила» блядства на юге: никакого алкоголя в больших количествах, чтобы не потерять контроль, и обязательно презервативы. Поэтому, надеюсь, заразы никакой она не привезет. Было бы обидно сифон подхватить на старости лет. Я знаешь, никого не люблю и влюбляться не хочу, уже не то время. Влюбляться в таком возрасте — значит, выглядеть смешным. Как-то по жизни получалось, что часто с женщинами сближался с замужними: в том много положительного, никто никого не заморачивает. Перепихнулись для чистого удовольствия — да и разбежались. Всем хорошо, никто не звонит, не выпячивает связь, не надо ходить вместе в театр, врать жене, а ей — мужу, у всех к тому же дети. И в то же время в серых буднях, когда на работе проводишь кучу времени, такие отношения бодрят, не дают расслабиться, раскиснуть. Если не хочет — главное, не настаивать, а так поприставать — вещь вполне безобидная, а женщине всегда приятна в любом случае: значит, ее не игнорируют как женщину, а ей это важно для самооценки. Какие-то вечеринки, праздники — помню, всегда проходили с удовольствием. И вот там была у нас одна молодая женщина, но давно замужем — с восемнадцати лет (специально тогда узнавал), двое детей — оба мальчишки. Причем, она из женщин мечты, как говорится, дай Бог всякому такую подругу и жену: это и красота и характер — все вместе. Муж у нее был из ее одноклассников: не будь дурак, сразу же, как восемнадцать исполнилось, на ней и женился. А кто откажется от замужества? Женщины такого уровня свободными не бывают изначально. Еще в школе их пасут с класса пятого, если не раньше, и в самое возможно раннее время забирают замуж. А дальше дело семейное — пошли детки, один и второй. Женщина была классная, я, если бы свободную ее когда встретил, женился бы не раздумывая, и возможно жизнь моя была бы совсем другой. Может быть, гораздо более счастливой и не сидел бы сейчас с шунтами. Может быть, и не бегал бы я за другими тетками. Я же со всякими спал: и с русскими, и с татарочками, и с еврейками, и с азиатками — и скажу: все женщины по устройству одинаковы… Спрашивается: чего тогда искать? Новизны ощущений? Не знаю… Короче, так мне она нравилась, что я к ней клеился буквально, как пиявка, за ручку хватал, и с большим волнением, чем других. Все во мне трепетало. Она, конечно, отстранялась. Но вот однажды, опять на каком-то банкете, все-таки как-то заболтал, в ушко, прижался и хотя она «Нет, нет, нет!» твердит, но вдруг что-то в ней изменилось: она как-то чаще задышала. И вдруг я понял: все очень даже возможно, но просто так перепихнуться и разбежаться — тут уже не получится. Передо мною открылась любовная бездна: эти постоянные выяснения
