— от эмпирической личности писателя И. П. Ф. Рихтера). Лейбгебер — это инобытие самого же (ино-бытийствующего) «Жан-Поля». Однако мало и этого: И. П. Ф. Рихтер, который подписывает предисловие к «Clavis Fichtiana», находится в двойном отношении к Лейбгеберу как автору «Ключа*. Прежде всего, тот текст «Ключа», который получает в свои руки читатель, — это, согласно фабульному допущению, или фиктивному предположению, — не первоначальный текст Лейбгебера, а текст, переработанный И. П. Ф. Рихтером[52], — обстоятельство, которому впервые придал должное значение Тимоти Дж. Чемберлен в своем прекрасном анализе этого текста[53]. Здесь И. П. Ф. Рихтер как «ипостась» Жан-Поля (и наоборот) соучаствует в создании текста, со-соиздает <sic> его, переделывая и издавая текст, «отчуждаемый» им в пользу Лейбгебера. А затем Лейбгебер «Ключа» — это параллель «Джанноццо» как иной «ипостаси» Жан-Поля, с иной стороны участвующей в цепочке метаморфоз жан-полевских персонажей. Однако откуда же берется этот Джанноццо? Тут надо оценить тот факт, что «Ключ к Фихте» публикуется Жан-Полем как часть его романа «Титан», причем как часть, в одно и то же время присоединяемая к роману и от него отделяемая — то и другое сразу и подчеркнуто. «Ключ к Фихте» — это «Приложение к первому комическому приложению к “Титану”» — «Клавис — так начинается Предисловие к “Ключу” — первоначально последнее звено Комического приложения к “Титану”; однако он отделяется от своей старой наяды, чтобы двигаться свободнее и преодолевая заслоны, в чем никогда не поспел [бы. — Ред.] за ним полноватый „Титан“»[54]. Жан-Поль намеревался сопроводить каждый из томов «Титана» (всего их четыре) томиком комических приложений; в то время как тома романа выходили с 1800 по 1803 год, вышло всего два томика комических приложений — в 1800 и 1801 годах, так что увидевший свет уже в 1800 году «Ключ» служил приложением к тому, что еще не вполне к этому времени было опубликовано, — все это принадлежит к числу жан-полевских поэтологических принципов, к числу его приемов конструирования романного здания. Так или иначе, как приложение к комическому приложению, «Ключ» соотносится с «Корабельным журналом воздухоплавателя Джанноццо» во втором комическом приложении к «Титану», эта же повесть есть яркое и высокопоэтическое выражение жан-полевского экзистенциального отчаяния, — возможно, вообще последнее в его творчестве. «Повесть» и «Ключ» — это два варианта воплощения отчаяния, две возможности, одна из которых (как говорилось уже выше) делает упор на фабульном повествовании, другая же — на «сатирическом» обыгрывании некоторых смыслов; на деле в таком мире многократно преломляемых и отстраняемых смыслов, каков жаи-полевский, «сатирическое» как момент преломления проникает собою почти все, и действительное разделение проходит по линии фабульного/ нефабульного, которая чуть более осязаема[55]. Вся суть и все содержание «Ключа» рассматривается Жан-Полем как очередное, а притом совершенно неизбежное, жизненно неизбежное, преломление-остранение своего. Фихте играет тут важную и несчастную роль фактора, который выбивает мысль Жан-Поля из ее внутреннего движения между полюсами очевидности/неочевидности и позволяет ей достигнуть как бы принципиального ощущения своей ситуации. Иначе говоря, Жан-Поль продолжает вести начатую еще давно и вполне им осознанную линию, а Фихте при этом показывает мысли ее возможные пределы, — так сказать, то, до чего же может докатиться мысль, когда она перестает веровать в конечную самоочевидность чувства, начинает полагаться на силу знака, а при этом застревает где-то в неопределенности между чувственно- конкретным языком и отвлеченным исчислением; перед Жан-Полем раскрылся весь ужас этой ситуации, которая была для него реальной, между тем как Якоби, кажется, никогда не мог признать реальность такого иного, что лежало за пределами его верования.
Совершенно очевидно, что вопрос о том, в какой мере Жан-Поль действительно разумел Фихте, просто неправильно поставлен. В то время как в прошлом некоторые исследователи склонялись к тому, чтобы думать, что Жан-Поль и вообще не понимал Фихте, да и по своей подготовке вовсе не способен был понять его[56], другие смотрели на дело более тонко[57]. Пожалуй, лишь в последние десятилетия удалось рассмотреть в Жан-Поле серьезного мыслителя[58], — это успех не столько филологии и науки о литературе, сколько успех, сопряженный с изменением разумения того, что такое мыслитель, философ, и какая мысль серьезна, в самой современной культуре. По замечанию Т. Дж. Чемберлена, «вопрос о жан-полевском разумении или неразумении Фихте <…> относительно неважен»[59], и это правильно, но только этого недостаточно. Едва ли (после всего сказанного) письма Жан-Поля Якоби могут служить доказательством жан-полевской философской несостоятельности[60], а признание Жан-Поля, что «ему всегда было легче читать во всех остальных науках, чем в философии»[61], лишь совершенно естественно. После сказанного понятно также и то, что Жан-Полю вовсе не надо было быть «начитанным» в Фихте[62]. Важно не то, понимал или не понимал Жан-Поль Фихте, а то, что, как мы видели, он заранее уже «предчувствовал» Фихте и что его понимание или же непонимание философа должно было протекать в строгих рамках заранее означившегося пред-понимания, буквально в рамках пред-взятости, — коль скоро феномен Фихте был пред-ус-мотрен изнутри его собственной мысли с ее внутренним движением. Можно только констатировать, что мысль Жан-Поля весьма серьезна и что она — выброшенная из своего «примиренного», наподобие якобиев-ского, круга, — вращается вокруг нигилизма самополагания, такого са-мополагания, какое стремится удостовериться в себе через это же самое полагание себя (а следовательно, и всего остального, всего мира), не имея уже ничего такого, что было бы и очевидно, и внеположно такому само- полагающему себя Я. Автор «Ключа к Фихте» на все лады варьирует эту ситуацию, — при этом, разумеется, не повторяя Фихте и не следуя его аргументации, уже потому, что она представлялась ему недостаточной и неубедительной; кроме того, автору «Ключа» рисовались и такие горизонты мысли, внутри которых сами исходные положения Фихте могли браться под сомнение, равно как сомнительной оказывалась и его терминология, а критике поддавался и весь язык этой философии в целом. Такие горизонты намечались лишь неопределенно, иного быть и не могло, а все изложенное тем менее бросало какую-то тень на философию Фихте, что в «Ключе* запечатлялось столкновение некоторых не просто отвлеченно-философских, но и экзистенциальных или даже проще — человеческих позиций. Критика «Ключа» в столь же малой степени уничтожает Фихте — на его историческом месте, — в сколь малой степени пострадала от непрестанной критики философия Канта.
Фихте, который 1 июня 1801 года писал о «Ключе»: «Должно быть, этот ключ ничего не открывает, потому что изготовитель такового не попал вовнутрь*[63], — имел все основания сказать так, равно как Жан-Поль вправе был бы заявить, что Фихте не побывал внутри того мира, из которого могла раздаваться такая критика его философии; поскольку, однако, горизонты и очертания такого мира были неясны и для самого автора «Ключа» (в еще меньшей степени, чем творческий мир писателя прозрачен для самого же писателя), то он не мог сказать, и не говорил так.
Итак, основанием «Ключа* — его, если допустимо говорить так, фабульным основанием — стало то, что Якоби назвал нигилизмом, то. что-было нигилизмом безосновного самополагания. При этом Жан-Полю вовсе не понадобилось это слово, — чему не стоит удивляться, коль скоро очевидно, что это слово не произвело поначалу слишком сильного внешнего впечатления на современников, а было упрятано ими в запасы памяти.
В сравнении с тем критико-сатирическим подъемом, с каким написан «Ключ к Фихте», вероятно покажется не вполне удовлетворительным тот параграф «Приготовительной эстетики» Жан-Поля (1804), который посвящен так называемым «поэтическим нигилистам». Слово тут в нужный момент всплыло наружу, но только дало относительный бледный результат. Сам Жан-Поль недостаточно озаботился проблемой конкретности и наглядности, так что даже не вполне понятно, кого же причисляет Жан-Поль к поэтическим нигилистам. Дважды в тексте появляется имя Новалиса, однако он все время числится в племянниках или соседях нигилистов. Совершенно неверно думать, что под «поэтическими нигилистами» Жан-Поль разумел вообще всех романтических поэтов и писателей своего времени, — их круг еще не обрисовался с той ясностью, что возникла лишь спустя десятилетия, к тому же Жан-Поль к разным
