вовремя вступать в ряды наших сторонников. Но к нашим врагам такой подход не применим. Разве не очевидно, что к врагам следует относиться с максимально возможной жестокостью?
— А если он не враг, а всего лишь заблуждающийся.
— Смешно слушать. Поднимите его дело, и вы поймете, что интеллектуальное сопротивление Игнатьева давно уже перестало быть забавным курьезом, выродившись в тупое и безоглядное противодействие. Например, совсем недавно он отказался подписать нормативные документы. К тому же, в его текстах присутствует абсолютно недопустимая мысль — будто люди способны устроить свою жизнь без покровительства начальников.
— Сочинители часто ограничивают свое творчество будничными сюжетами, даже не замахиваясь на серьезные мировоззренческие обобщения. Внимание к мелким темам довольно распространено в современной литературе… Время нонконформистов давно прошло.
— Давайте договоримся называть литературой только то, что идет нам на пользу. Прочие сочинения следует называть графоманией, очернительством или бытовым слабоумием.
— Но качество сочинений Игнатьева не позволяет объявить его графоманом. Обязательно найдутся люди, которые в это не поверят.
— Правильно. Это очевидно, поэтому и предлагается его уничтожение. Я рад, что мы поняли друг друга. К тому же он слишком много знает. А лишние знания умножают печали.
— Жаль, конечно, что все так получилось, но ваши доводы убедительны.
— Хватит болтать, Пермяков, нас ждут.
Послышался характерный звук открывающегося сейфа.
— Сейчас, я только достану свой пистолет. Вот он. Все в порядке, пойдемте. Только, чур, стрелять буду не я.
— Нам не дано предугадать, чья пуля гада продырявит, — сказал Пугачев и ритмично засмеялся.
Дверцу сейфа закрыли, а потом хлопнули и входной. Они ушли.
Я застыл. Некоторое время пребывая в полнейшем оцепенении. Нужно было быстро решить, что делать дальше. Правильного ответа я не знал. Понятно было, что я попал в неприятную ситуацию. Дурацкая привычка понимать прочитанный или услышанный текст в точном соответствии с написанными или произнесенными словами сыграла со мной весьма подлую шутку. Я услышал, то, что услышал. Осталось сомнение, правильно ли я интерпретирую разыгравшийся передо мной диалог? Поверить в то, что главный редактор издательства Пермяков и писатель Пугачев вознамерились пристрелить писателя Игнатьева только за то, что им не понравились его тексты, было трудновато. Предполагаемое наказание явно было несоразмерно содеянному.
Я изо всех сил пытался придумать разумное объяснение случайно подслушанному разговору, которое бы позволило интерпретировать его в некоем переносном, скрытом от меня смысле. Немедленно вспомнилась цитата из известного фильма: «А протокол мне тоже составлять в переносном смысле»?
Анна часто говорила, что мой основной недостаток — отсутствие достаточной практики общения с людьми. Да, я нелюдим, признаю. Диковатс. И это правда. Но если под практикой общения подразумевается накопление опыта разрешения подобных ситуаций, прошу прощения, меня это не интересует.
Необходимо было успокоиться. Ситуация, в которую я попал, требовала пока не действий, а интеллектуального решения. Хорошо было бы сообразить, что я могу сделать, а потом уже действовать. Для начала следовало прикинуться валенком, сделать вид, что я ничего не слышал и ничего не знаю, занять более выгодную позицию, а дальше будет видно. Это позволит мне предупредить Игнатьева. Во всяком случае, оставлять его без помощи я не собирался.
Время для раздумий закончилось. Пора было уносить ноги. Я осторожно выскользнул из кабинета Пермякова, стараясь проделать это без лишнего шума. Тихонько закрыв дверь, я с облегчением прислонился к стене. Первая часть моего плана была выполнена, теперь можно было перевести дух. Если ребята действительно настроены так воинственно, то им все равно, прибить одного писателя или двух. Впрочем, опасность еще не миновала, теперь было важно не попасться на глаза Ларисе, поскольку в этом случае я был бы немедленно разоблачен. Оставалось рассчитывать на удачу. На мое счастье первым в коридоре появился Пермяков.
Он пристально посмотрел на меня и спросил:
— Давно меня ждете?
— Нет, — ответил я, глупо улыбнувшись, постарался, чтобы моя ложь прозвучала достовернее. — Только что пришел, смотрю, никого нет. Вот, думаю, дела. Но вы сразу появились, я даже возмутиться не успел.
Меня, впрочем, волновало другое: успел ли Пермяков за прошедшие десять минут пристрелить Игнатьева или отложил свою миссию на завтра, чтобы лучше подготовиться? Судя по безмятежной роже, пострелять в беззащитного человека ему пока не удалось. Мне захотелось понюхать его руки, вдруг удастся почувствовать запах пороха, но я вовремя остановился, в красках представив себе похабную картинку: писатель припадает к руке своего издателя, рассчитывая тем самым ускорить выплату гонорара.
— Это хорошо, — Пермяков не обратил внимания на мое возбужденное состояние. — Я должен передать вам депешу под роспись.
— А что за депеша?
— Не имею ни малейшего представления. Я уже говорил, что меня это не касается.
Мы вошли в кабинет, я, не мешкая, расписался в прошитой суровой ниткой тетради и получил на руки пакет, скрепленный настоящей сургучовой печатью. Все, кажется, пронесло. Теперь даже появление Ларисы ничем мне не угрожало. Она бы увидела, что депеша получена, а мы с Пугачевым мило беседуем о своем, писательском.
— Здесь вскройте, письмо заберете себе, а конверт я должен уничтожить. Таковы правила.
Я подчинился.
Пермяков
