это будет удобно и затруднений никаких не возникнет. И через две недели после того разговора я поехала в клинику, в которой работала Татьяна Георгиевна. Мама моей сокурсницы оказалась человеком крайне вежливым, интеллигентным и интересным. Встретила меня тепло, без всякой надменности, поэтому через пять минут приема я расслабилась и свободно отвечала на все вопросы врача.
Не знаю, чем руководствовалась Татьяна Георгиевна, но она неожиданно для меня назначила целый список анализов и обследований, которого в первую минуту я испугалась.
- Что, все так плохо? - у меня вырвался нервный смешок, и я, не удержавшись, потерла шею.
- Нет, что вы, Катя, просто пройдете все обследования и вернетесь ко мне. Ничего страшного в этом нет.
Через месяц я снова вернулась в уже знакомую клинику и зашла в знакомый кабинет, неся с собой целую папку, набитую всякими бумажками и заключениями. Татьяна Георгиевна налила мне чаю, а сама, нацепив изящные очки на нос, начала изучать все бумажки. В тот момент я, конечно, нервничала, с ужасом представляя себе различные страшные заболевания, которые могут у меня найти. Грешным делом подумала, что мой парень был чем-то болен - со страху всякого можно напридумывать. Но я никогда, даже в самом страшном кошмаре, не могла представить, что через несколько месяцев после того посещения мне поставят такой страшный диагноз.
Абсолютное бесплодие. В восемнадцать лет. Инфантилизм матки и некоторые аномалии в развитии половых органов. Говорила мне об этом та же самая Татьяна Георгиевна, осторожно присевшая рядом со мной на белоснежный диван. Говорила о чем-то, о каком-то лечении, но тут же опускала глаза, потому что в ее же диагнозе не было ошибки. Абсолютное. Полное. Неизлечимое. В конце концов, она начала рассказывать мне о какой-то своей пациентке, у которой был схожий диагноз с моим, и она смогла как-то забеременеть. Я не слушала и не хотела ничего слышать. В тот момент я, наверное, не до конца осознавала эти два сказанных слова. Абсолютное. Бесплодие. Как же страшно, пусто и больно.
Я попрощалась с Татьяной Георгиевной и попятилась к двери, не видя и не желая замечать ничего вокруг. Позже, через пару лет после этого, лежа в постели и глядя в потолок, я иногда задумывалась, что было бы, узнай я о своем диагнозе позже? Наверное, лет в двадцать пять меня бы это раздавило, по- другому я и сказать не могла. Я никогда фанатично не любила детей. То есть...я нормально с ними ладила, не боялась, но относилась к ним отстраненно и не потому, что не любила, просто они проходили мимо меня. Я жила с мыслью, что когда-нибудь я стану мамой, у меня будет замечательная семья, муж, сын и дочка. Но эта семья маячила где-то вдалеке. Я просто жила.
И в восемнадцать лет я не до конца осознавала весь роковой смысл двух слов. Я чувствовала, как будто у меня что-то вытащили из сердца, вырвали, грубо, болезненно, с корнем. Какая-то пустота, которая уже никогда не заполнится. У меня забрали мою будущую мечту, мою будущую семью, моего будущего ребенка. Придя домой, я разрыдалась, судорожно всхлипывая и срываясь почти на крик, пытаясь приглушить дикие вопли подушкой, которая промокла насквозь. Мне хотелось кричать, бить, разбиваться. Ярость, неверие, боль...Но только позже, через пару лет ко мне пришло настоящее понимание. В восемнадцать я плакала по несбывшейся мечте, в двадцать пять я уже не плакала, отчетливо осознавая, чего лишилась. Немного цинично, но за прошедшие годы я смирилась и научилась жить со своим диагнозом, обращая на него внимания не больше, чем на маленький, едва заметный прыщик.
Только вот когда я видела других молодых женщин, счастливых, беременных, немного усталых, но все равно светящихся, я не могла просто так отмахнуться от отчаянно клокотавшей в груди боли и непонимания. Я неосознанно, будто чувствуя свою несостоятельность, свою беспомощность, брак, как бы грубо это не звучало, низко опускала голову и, глядя себе под ноги, пыталась оказаться как можно дальше. Мне казалось, что на меня все смотрят, видят мое 'уродство'. Я уже не плакала, нет, но боль все равно не уходила, и я лишь просила, чтобы у меня хватило сил сдержать ее, вынести все.
Я училась жить нормальной жизнью, как будто слово 'бесплодие' никогда не касалось моих ушей. И я справлялась, да и некогда было мне горевать. Я не собиралась ставить крест на своей жизни, я хотела прожить отведенный мне отрезок времени ярко и полноценно. Я ходила на свидания, знакомилась с молодыми людьми, гуляла с друзьями.
Когда мы познакомились с Митей, то, понятное дело, я ему ничего не стала говорить. Но с самого начала у нас с ним все так закрутилось и завертелось, что через, максимум, полгода отношений, мы оба осознали, насколько все серьезно и по-взрослому как-то. От этого было уже никуда не деться. Но и тогда я не спешила ему ни о чем рассказывать. Не было подходящего момента, всегда что-то не устраивало, или наоборот, складывалось слишком хорошо, чтобы нарушать все таким признанием. И Митя мне действительно нравился.
Я никогда не гналась за самыми привлекательными и популярными парнями, но и к откровенным неудачникам меня тоже не тянуло. А Митя для меня стал именно тем мужчиной, с которым хочется прожить всю жизнь. Надежный, умный, ответственный. С ним я не боялась измен, как, например, одна моя знакомая, которая, встречаясь с потрясающе красивым и стильным парнем, стала вся дерганая и подозрительная. Мы с моим парнем доверяли друг другу и всем...почти всем делились между собой.
Но так не могло длиться долго. Рано или поздно Митя все бы узнал, и было бы только хуже, если бы ему рассказал кто-то посторонний, а не я сама. Еще через год я наконец-то нашла в себе силы начать неприятный и болезненный разговор, который мог разрушить мою жизнь.
- Мить, ты спишь? - шепнула я в темноте комнаты, нежно перебирая мягкие волосы у него на груди. Не знаю как, но я почувствовала его улыбку и настойчивее повторила: - Ми-и-ть.
- Кать, третий час ночи, - слабо простонал парень, и я почувствовала, как его рука спустилась с моей талии чуть ниже. - Мне завтра на пары рано.
- Мить, я поговорить хочу.
- Милая, давай потом. Утром. Или завтра, вернее, сегодня вечером, - он зевнул и слегка поладил мои ягодицы, чуть приподнимая шелковую рубашку. - Хотя...нет, мне правда завтра рано вставать.
- Я прошу тебя, давай сейчас. Потом я уже не решусь.
Не знаю, то ли серьезность моего тона, то ли скованность моего тела убедили его, но Митя, вздохнув и пробормотав что-то нечленораздельное, убрал руку с моего бедра и заерзал, полусидя устраиваясь на подушки. Я видела, как в лунном свете блестят его глаза, но не видела самого взгляда, и мне становилось хоть немного, но легче. Я села, осторожно прикрывшись одеялом, и глубоко вдохнула, нервно облизнув губу.
- Я не говорила тебе раньше, потому что...потому что смысла не было. Наверно, мне надо было с самого начала все тебе рассказать, но...блин... - я озадаченно потела лоб, мысленно благодаря Митю за то, что он не пытался меня перебить. - Мить, у меня не может быть детей, - упавшим голосом сказала я ту самую фразу, которая не давала мне покоя весь последний год. - То есть...не то чтобы я к чему- то...просто...Я хочу быть с тобой, Мить. Очень хочу, но врать я не могу. Ты мне нравишься, и я бы хотела быть с тобой, но... - почувствовав, как подступают обжигающие слезы, я зажмурилась и закончила хриплым и надтреснутым голосом: - Ты просто должен знать. Если...если бы у нас когда-нибудь что-то получилось, я никогда не смогла бы...родить.
Он не произнес ни слова. Я не знала, о чем он думает, что решает. Я даже не видела выражение его лица, но повисшее молчание угнетало меня, все глубже погружая в глубины отчаяния и беспомощности. И такая усталость навалилось, что больше всего на свете захотелось закрыть глаза и уснуть. Не видеть ничего, не слышать и не чувствовать. Укутаться в теплые объятия сна, где никакие неприятности и боль никогда меня не достанут.
- Давай спать, - обессилено выдохнула через несколько минут. - Ты прав, завтра вставать рано...всем. Спокойной ночи.
- Спокойной, - глухо отозвался парень, но я чувствовала, что он так и остался полусидеть на подушках. Но у меня не нашлось сил следить за его поведением. Откинувшись на подушки, я без подготовки нырнула в сон, как в глубокие успокаивающие волны океана.
Утром я проснулась в одиночестве, забившаяся на самый край кровати и по самую макушку завернутая в одеяло, как будто спрятавшись в кокон. Часы показывали начало одиннадцатого, а у моего парня...хотя, наверное, уже бывшего парня, пары начинались в девять. Прикрыв на секунду глаза, я приказала себе не раскисать. В конце концов, жизнь не заканчивается. И у меня много дел.
Механически я повторила все обычные утренние процедуры. Душ, макияж, кофе без сахара.
