свое, кровное расхищали… Ну, это уж извините, граждане!
Бабки, ковырявшиеся в огороде весь световой день, заслышав ор, разгибали спины и, приложив ладошку козырьком, смотрели в сторону вязов. Опять нечистая какого-то шута на деревья занесла.
Хорошо, если парнишка успевал кубарем скатиться вниз и убраться подобру-поздорову. Грачи — птицы незловредные, не то что вороны, пацана не преследовали. Но горе было тому, кто, замешкавшись, не решался спрыгнуть с дерева, тогда — беда. Могли по голове крепко долбануть, а то и глаз выклевать, особенно во время выведения птенцов.
В колонии царил образцовый военный порядок, как в казарме. Колька сам несколько раз видел, как грачи изгоняли из своей вотчины более крупную птицу, осмелившуюся поживиться яйцами. Только пух и перья летели. После разборки долго ещё стоял над деревней шум, это горланили отдельные птицы, перекличку устраивали, словно проверяя боеспособность всех подразделений.
Место, где раньше стоял бабушкин дом, Николай определил по растущему дубу. Раньше небольшой был дубок, а теперь вымахал, не узнать. Дубы по тысяче лет живут, если люди их не срубят.
Першин прошел из конца в конец бывшую деревенскую улицу и сразу определил, что человек сюда время от времени заглядывает. Трава на ровных лужайках была аккуратно выкошена. Под красавцами вязами стоял потемневший от дождей стол с двумя скамьями. Валялись старые проржавевшие ведра, треснувший чугунок. Наверное, полеводы стоянку себе устроили, догадался он.
А вот грачей не было. Николай, задрав голову, разглядывал верхушки деревьев. Ни птиц, ни их гнезд. Странно, подумал он. Людей отсюда выселило начальство, сочтя деревню неперспективной, но почему исчезли птицы?.. Казалось, что они здесь поселились навсегда.
Он присел на необструганные доски скамьи. Густые ветви вязов, образовав зеленый шатер, загораживали от лучей солнца. Сидеть в прохладе было приятно и немного грустно. Почему-то сейчас не хотелось думать о деле, которое привело сюда. Впервые за последнее время он почувствовал себя хорошо. Родная земля словно подпитывала, придавала силы, он сидел как путник, обредший наконец покой, в ладу с собой и со всем миром.
Справа, со стороны полузасохших деревьев, образовавших неприступную чащобу, послушалось легкое пощелкиванье.
— Та-та-та, — зачастил кто-то, словно ругался на нежданного гостя.
Николай поднял голову.
Птица с белой полоской на боку и строгим черным хвостом с любопытством смотрела на него. Сорока, узнал он и продолжал сидеть, не двигаясь. Она опять застрекотала, а потом слетела на землю и стала как-то боком перепрыгивать с места на место.
Он осторожно, стараясь не делать резких движений, открыл одной рукой сумку, отщипнул кусочек белого хлеба и положил его на стол подальше от себя.
Сорока явно заинтересовалась. Николай помнил с детства, что это очень любопытная птица, пока не разберется, что к чему, ни за что не отстанет.
Он продолжал неподвижно сидеть на скамье. Первой не выдержала сорока. Уяснив, что со стороны пришельца ей ничего не грозит, она, сделав ещё два-три прыжка на земле, скакнула на стол и, косясь на всякий случай на Николая, долбанула крепким клювом угощение. Одобрительно крикнув, она, подхватив кусок хлеба, взмыла с ним вверх.
Тут же из кустов раздалось ещё одно стрекотанье. Оказывается, за событиями все это время следила вторая птица.
— Тра-та-та, — тряся хвостом, ревниво начала она выговаривать более ловкой и смелой добытчице. Дескать, что ж ты, разжилась куском и помалкиваешь.
Сороки, выяснив отношения, сообща принялись клевать хлеб, уже не обращая внимания на Кольку.
Самостоятельная птица, умная, изобретательная, но скандальная. Бабушка говорила, если услышишь, что сорока стрекочет, значит, быть ругани или скандалу. К тому же, воровали они все, что плохо лежало.
Николай улыбнулся, припомнив, как парочка сорок по очереди таскала еду из миски соседского кобелька. Одна отманит песика подальше от будки, а другая клювом орудует. Наглые, сил нет. Каждый день пса объедали, а он только выл от злости, жалуясь хозяевам. Сычев сорок-воровок даже из ружья пытался бить за проделки, украли они у него что-то, да только где ему… Птица ловкая, смелая.
Улыбка сама собой сползла с лица, едва подумал про Сычевых. Вот кого напоминал ему мордастый парень — Сычева. Выходит, это и был Ленька Сыч по прозвищу Лоскут. Как это он сразу не догадался?..
Умиротворенное настроение мгновенно улетучилось. Першин меньще всего хотел, чтобы Ленька Сыч знал о его появлении в Родоманове и Ежовке.
…Николай уже часа два мерял шагами Выселки. Он правильно рассчитал: вот два дуба, вот вяз, там дальше была береза, но сейчас её нет. Груда битого красного кирпича, где стояла печь. Тут ещё колодец старый, поосторожнее ходить надо, не ровен час, провалишься.
Вера сказала правду. Недалеко от груды кирпича виднелись столбы от стола. Тут же валялись железяки, проросшие травой. Видно, здесь и в самом деле не так давно была летняя стоянка доярок. От дома, конечно ничего не осталось. Где тут что искать?
Прежде всего Николай решил очистить от травы и бурьяна то место, где стоял дом. Он правильно определил его. Пожалел, что не запасся рукавицами. Колючая трава резала и колола пальцы. К тому же здесь росло пропасть крапивы. Прихваченная лопата помогала мало, все приходилось таскать голыми руками.
Только лишь к заходу солнца площадка была расчищена. Николай удивился, что он уже не чувствует ожогов крапивы.
— Ну, зараза, — приговаривал он, яростно выдрав с корнем последний клок зловредной растительности.
Пальцы сгибались с трудом, но он почти не чувствовал боли и усталости.
«А если под домом ничего нет?» — подумал он, но тут же отогнал от себя эту мысль. Нет, значит, будет искать в другом месте. Неделю здесь проживет или больше, но перероет все Выселки, каждую кочку обойдет, каждую травинку.
Он разыскал полусгнившую доску и, положив её на груду травы, уселся сам, потом прилег и закрыл глаза. Непривычные запахи окружали его. Неужели все это он помнил с детства?.. Помнил да забыл.
Вот клевер, это мать-и-мачеха, здесь, кажется, водосбор, это конский щавель, пока выкопал его, гада, вспотел, корнями за землю держался намертво. Вот могучее растение с полым стеблем, в детстве они делали из него дудочки и плевались вишневыми косточками. Стебель вымахал в человеческий рост.
Он понюхал пальцы, они тоже пахли травой и были черными от земли.
— Кыр-р-р, — раздалось сверху.
Николай поднял голову.
Со стороны клюквенного болота летел ворон. Надо же, удивился Николай, никогда раньше здесь воронов не было.
— Кыр! — услышал он совсем рядом.
Теперь над Выселками кружили два ворона. Он наблюдал, как они медленно парили в воздухе. Кто их знает, про что они там каркают? Считают, что черный ворон — птица вещая.
Николаю стало не по себе, он вспомнил примету, ворон каркает к покойнику. Так мать говорила. Она действительно верила во все приметы. Икона упала — к покойнику, кукушка по деревне летает — к пожару, а если незнакомая старушка дорогу перешла, то все, добра не жди. Он подшучивал над ней: «Мам, а хорошие приметы у тебя бывают, а то одни к смерти, другие — к напасти?» Но мать шуток не понимала и очень серьезно относилась ко всему, тетя Люба правильно сказала.
Вороны, покружив над Выселками и ничего интересного для себя не высмотрев, подались дальше.
Николай встал и проводил их взглядом.
— Вот и правильно, ребята, чешите дальше! — он помахал им рукой.
Очень кстати вспомнилось, что совсем недалеко отсюда находится мирской пруд. Говорили, что там било несколько источников. Односельчане углубили и расчистили дно. Образовалось озеро, которое не мелело. По привычке его называли прудом. На берегу раньше стояла банька, но сейчас, конечно, никакой баньки и в помине не было, да и сам пруд напоминал высохшее болото. Видимо, со временем иссякли те источники, потому что нужда в них пропала.
Николай долго шел среди камыша и высокой болотной травы, пока не набрел на воду. В маленькой ложбинке стояла удивительно чистая и прозрачная вода, которую некому было мутить. Может быть, где-то здесь и скрывался один из тех самых источников, о которых рассказывали в деревне. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть дно. Из-под коряги пульсировала едва приметная струйка воды. Трудно было разглядывать её при заходящем солнце.
Раздевшись по пояс, Николай умылся. Усталось сразу отступила, и заныли руки, обожженные крапивой. Ничего, потерпит. Вскоре боль стихла, осталось лишь легкое приятное покалывание. Вот так, наверное, и лечат всякие артриты и радикулиты, подумал он.
Странное дело, после почти бессонной ночи, тяжелого дня и утомительной дороги он чувствовал себя прекрасно. Видно, действительно настоящая живительная сила есть во всех этих травах, чистом деревенском воздухе, от которого давно отвык.
Когда вышел из зарослей камыша, несколько минут постоял на берегу. Вдали послышался незнакомый звук, словно где-то скрипела телега. Он удивился. Откуда здесь взяться телеге?
Незнакомый звук повторился.
— Скрып, скры-ып…
Теперь он раздался совсем рядом, в нескольких шагах.
Колька увидел небольшую серую птичку, сновавшую в траве. Да проворно так, что за ней и уследить было трудно.
Это был дергач, или коростель, который в поисках подруги вышагивает многие километры. Его голос напоминал скрип несмазанной телеги.
— Ходок! — уважительно называл его Федя, показывая птичку племяннику. — Настоящий трудяга. Летать не летает, а все пешком, бегом. Это какие же ноги иметь надо, мать честная!
