цементом аффекта и мистики. Это обобщение, непосредственно данное символическому мышлению и символическим мышлением производимое, которое в обмене, как и любой другой форме коммуникации, преодолевает свойственное этому мышлению противоречие, состоящее в том, что предметы оно воспринимает как элементы диалога, одновременно в отношении себя и другого, по самой природе предназначенные для перехода от одного к другому. Тот факт, что эти элементы оказываются принадлежащими одному или другому, представляет собой ситуацию, производную от начального характера отношений. Но не так же разве дело обстоит и с магией? Магическое суждение, подразумеваемое в акте создания дыма, вызывающего облака и дождь, основывается не на изначальном различии дыма и облака в совокупности с призывом маны, якобы связывающей их, а на том факте, что более глубокий план мышления отождествляет облако и дым, одно оказывается другим, по крайней мере, в некотором отношении, и это отождествление оправдывает последующую ассоциацию, но никак не наоборот. Все магические операции основаны на восстановлении единства, не потерянного (ничто не теряется), но бессознательного или, во всяком случае, менее сознаваемого, чем сами операции. Понятие маны принадлежит не к порядку реального, а к порядку мысли, всегда мыслящей только объект, даже когда мысль обращается к себе самой. 431
Именно в реляционном характере символического мышления можем мы найти решение нашей проблемы. Какими бы ни были обстоятельства появления языка среди животной жизни и когда бы это ни произошло, появление языка могло быть только одномоментным в его целостности. Ибо вещи не Способны означиваться постепенно. Вслед за трансформацией, изучение которой пристало скорее биологии и психологии, чем социологии, произошел переход от стадии, где ничто не имело смысла, к периоду, где все обладало им. Это банальное на первый взгляд замечание очень важно, потому что радикальному изменению, произошедшему с появлением языка, не было
соответствия в области знания, приобретавшегося медленно и постепенно. Иными словами, став значащим, весь мир не стал оттого более познанным, даже если появление языка действительно должно было ускорить ритм развития знания. Таким образом, в истории человеческого мышления наблюдается противоречие между символизмом, носящим черты дискретности, и знанием, отмеченным, наоборот, континуальностью. Что из этого следует? Категории означающего и означаемого устанавливаются одновременно и в связи друг с другом, подобно взаимодополняющим блокам, но познание, то есть интеллектуальный процесс, позволяющий идентифицировать по отношению друг к другу некоторые аспекты означающего и некоторые аспекты означаемого, - можно даже сказать, позволяющей выбирать в совокупностях означающего и означаемого части, наиболее удовлетворяющие взаимному соответствию, - так вот, познание развивается очень медленно. Дело обстоит так, словно человечество разом получает огромную область и ее подробный план, а также понятие о взаимном отношении карты и территории, но тратит тысячелетия на изучение того, какие именно символы на плане представляют различные аспекты территории. Само собой разумеется, что у вселенной появляется означаемое задолго до того, как люди начинают узнавать, что оно значит. Однако из предшествующего анализа вытекает, что с самого начала оно означает всю сумму того, на познание чего может рассчитывать человечество. Так называемый прогресс человеческого мышления и уж во всяком случае прогресс научного знания всегда состоял и состоит лишь в исправлении разбивки на элементы, в их перегруппировке, в определении отношений принадлежности и открытии новых ресурсов в рамках замкнутого и самодостаточного единства. На первый взгляд, мы далеко отошли от маны; на самом же деле, мы очень близки к ней. Хоть человечество и владело всегда невероятным объемом позитивных знаний, хоть различные человеческие общества и тратили определенные усилия на их развитие и поддержку, все же лишь относительно недавно научная мысль обрела власть и появились такие формы общества, в которых интеллектуальный и моральный идеал, а также практические цели, преследуемые общественным организмом, стали организовываться вокруг научного знания, официально и осмысленно избранного точкой отсчета. Разница состоит лишь в степени, а не в природе, но все же она есть. Таким образом, мы вправе ожидать, что отношения между символизмом и знанием сохраняют общие черты в доиндустриальных обществах и в наших при том, что эти черты в разной степени отмечены в разных обществах. Мы не устанавливаем непреодолимой пропасти между двумя типами обществ, когда признаем, что с рождения современной науки и в пределах ее экспансии велась самая методичная и строгая работа по пропорциональному распределению связей означающего и означаемого. Однако повсюду - и постоянно и в нашем обществе (несомненно, на протяжении долгого времени) сохраняется фундаментальная ситуация, проис-432
ходящая от самой сути человека, - человек изначально располагает всей совокупностью означающего, весьма затруднительно разместить по отношению к ней означаемое, данное в этом качестве, но оттого не становящееся познанным. Имеется постоянное несоответствие означающего и означаемого, которое под силу устранить разве что божественному разуму и которое выливается в избыток означающего по отношению к означаемым, на которое оно может быть положено. В попытке понять мир человек всегда располагает избытком значения (и распределяет его среди вещей, согласно законам символического мышления, изучать которые должны этнологи и лингвисты). Такое распределение, если можно так выразиться, избыточного символического запаса абсолютно необходимо, чтобы в целом имеющееся в распоряжении означающее и отыскиваемое доступное означаемое сохраняли отношение взаимодополнения, являющееся условием работы символического мышления.
Мы полагаем, что понятия типа маны, как бы разнообразны они ни были, представляют, если принять во внимание их самую общую функцию (а она, как мы видели, не исчезает и в нашем мышлении, в нашем обществе), - как раз это текучее неустойчивое означающее, являющееся тяжким бременем для любой законченной мысли (но одновременно залогом искусства, поэзии, мистического и эстетического изобретательства), хотя научное знание способно если не зафиксировать его в неподвижности, то по меньшей мере отчасти дисциплинировать. Магическое же мышление предлагает иные методы его введения потока в русло, дающие иные результаты, причем оба подхода могут отлично сосуществовать. Иначе говоря, если исходить из утверждения Мосса о том, что все социальные феномены можно уподобить языку, то в мане, вакане, аренде и прочих понятиях того же типа мы увидим сознательное выражение семантической функции, роль которой состоит в том, чтобы позволить символическому мышлению работать, несмотря на
свойственные ему противоречия. Так объясняются, казалось бы, неразрешимые антиномии, связанные с этим понятием. Они поражали этнографов, а Мосс пролил на них свет. Это антиномии силы и действия, качества и состояния. Это возможность быть существительным, прилагательным и глаголом. Это антиномии абстрактного и конкретного, вездесущего и локализованного. Действительно, мана оказывается всеми эти вещами сразу, но не потому ли, что на самом деле она не есть ничто из этого: простая форма или, точнее, символ в чистом виде, способный принимать любое символическое содержание?
В системе символов, лежащей в основании любой космологии, это просто нулевое символическое значение, то есть знак, указывающий на необходимость символического содержания, дополняющего то, что уже несет означаемое, но способный иметь какое-нибудь значение при условии, что это значение берется из имеющегося набора значений и что оно не является общим значением группы элементов, входящих, как говорят фонологи, в пропорциональную оппозицию . Схематично повторяя предложенную здесь концепцию, можно сказать, что функция понятий типа маны состоит в противопоставленности отсут-
34 Лингвисты уже сформулировали гипотезы подобного рода: 'Нулевая фонема<.'> противопоставлена всем остальным фонемам французского языка тем, что она не имеет никаких дифференциальных признаков и постоянного фонетического значения. Функция нулевой фонемы состоит в противопоставленности отсутствию фонемы'. R. Jacobson, J. Lotz, 'Notes on French Phonemic Pattern', World, vol. 5 no. 2, August 1949, New York, 1949, p. 155. 433
ствию смысла при том, что сами они не содержат никакого конкретного специфического знания. Как нам кажется, эта концепция сохраняет верность мысли Мосса. На самом деле, это и есть концепция Мосса, только переведенная с терминов логики классов в термины символической логики, выражающей наиболее общие законы языка. Такой перевод не является ни нашим изобретением, ни вольным истолкованием первоначальной концепции. Он просто лишь отражает объективное развитие психологических и социальных наук, произошедшее за последние тридцать лет. Учение Мосса было одним из первых проявлений этого прогресса и одним из существенных вкладов в него. Мосс чуть ли не впервые заявил о недостаточности традиционной логики и психологии и разбил их жесткие рамки, открыв новые формы
