Картузов несколько раз заходит к Кармазиным, его не принимают, наконец к нему выходит управляющий и просит его прекратить посещения. Капитан заявляет, что, «имея благородное соревнование и честное намерение», прекратить не может. «Я не перестану». Управляющий отвечает: — Но, милостивый государь, мы найдем на вас удерж, мы употребим все строгости. (Картузову говорят о мерах строгости! Ужас!)
— Но кто вы такой?
— Но кто вы такой? Я желаю слышать ответ из самих уст Екатерины Григорьевны.
— Этого вы не услышите, а насчет того, кто такой я, то я уже объявил вам, я в сем деле уполномоченный и, кроме того, отправляюсь сейчас же к г. обер–полицмейстеру с настоящим изложением дела, для того, чтобы найти на вас удерж».
Картузов решает предупредить полицмейстера о том, что к нему поступит жалоба. Его принимают, он рассказывает историю своего сватовства. Полицмейстер: «— Это очень смешно, что вы говорите.
Полицмейстер подумал.
— Но ведь вам же отказали.
— Но я не слыхал ответа от Екатерины Григорьевны.
— Вероятно, и не услышите. И какое вы имеете право ожидать ответа из уст, как вы говорите, когда вы и не знакомы. Ведь вы уже получили ответ?
— Ответ не деликатный, ваше превосходительство.
— Но ведь и вы действовали не деликатно. Другого вы и не заслуживаете.
— Но я влюблен, ваше превосходительство.
— Гм. Влюблен! Это глупо, милостивый государь, что вы говорите.
— В первый раз слышу, ваше п–во!
— Вам отказали.
— Не верю, ваше п–во! Не могу поверить. Я убежден, что тут ошибка и злоба. Меня приняли за другого.
— Странно же, что вы так самонадеянны.
— Мне очень трудно поверить, ваше п–во! Если благородное предложение, то и отказ благородный, а отказ не благородный, ваше п–во!
— От кого же злоба?
— От моих врагов, ваше п–во.
— Врагов! То?то, вы можете еще иметь врагов!
— Почему же мне не иметь врагов, ваше п–во?
— Врагов, милостивый государь, имеют люди почище вас, а вы что? Но позвольте, я всетаки никак не могу понять, для чего вы меня изволили беспокоить?
— Чтобы предупредить, ваше п–во. Меня хотели оклеветать, ваше п–во, а управляющий угрожал жалобой вашему п–ву.
— Быть может, вы что?нибудь сделали кроме того? Натворили там, накуролесили?
— Натворили! Ваше п–во, такое выражение! Ничего не натворил.
— Может быть, они вас принимают просто за шалуна? Да и конечно так.
— За шалуна, ваше п–во? Краснею от одной мысли, ваше п–во. Не верю и не хочу верить.
— Мало ли что не хотите! Что вы еще написали там в письме?
— Были еще стихи, ваше п–во.
— А вот, значит, и оказывается. Какие стихи?
— Верх почтительности, ваше п–во. Имею при себе экземпляр.
— Дайте… Как это на дамском седле летать можно? С ветрами? Странное выражение.
— Локон с ветрами, ваше п–во. Когда ветры дуют, то локон развевается. Это поэтическая мысль, ваше п–во.
—…И наслаждений желаю. Наслаждений… (скривил рот генерал). Это слишком уж откровенно.
— Но это поэзия, ваше п–во. В поэзии позволительно, ваше п–во!
— На службе, милостивый государь, нет поэзии. На службе надо служить, а не поэтизировать. Ну, батюшка, вы таки… (смеется. Вдруг засмеялся и Картузов).
Генерал нахмурился.
— Чего вы смеетесь, милостивый государь? Чего вы осклабляетесь? Вам следует не смеяться, а краснеть, милостивый государь, краснеть! Каких наслаждений вам вдруг захотелось?
— Поэтическая мысль, ваше п–во, в поэзии позволительно.
— Вздор, милостивый государь, вздор! И в поэзии непозволительны неблагопристойности.
— Неблагопристойности! Ваше п–во! — вспыхнул Картузов.
— И так бесстыдно, могу даже сказать, бессовестно выражаете вашу мысль! Имели ли вы
На этом второй вариант обрывается. Возвратимся к первому. После свидания с Кармазиной капитан идет к графу и объявляет ему: «Я убедился, что она вас любит, и вы должны жениться». Граф его гонит. Картузов дает ему пощечину. Его арестуют и по настоянию графа помещают на испытание в госпиталь. Автор прибавляет: «Сумасшествие по интриге графа, но и в самом деле».
«Картузов звал обер–полицмейстера в госпиталь, хотел открыть заговор. Колпак — и ни малейшего смущения, а, напротив, вид какого?то торжества. Спокойный и саркастический тон, твердый взгляд. Пьет чай».
Рассказчик навещает Картузова в сумасшедшем доме и беседует с ним. Капитан говорит: «Я нахожу, что многое очень странно». Задумался и стал говорить об инженерных торгах, лесе, выделке кирпича».
Рассказчик спрашивает его: «— Так неужели же вы бы графу уступили?
— Гм. Граф — подлец, но граф представителен. У венца они вдвоем составили бы фигуру, прелестную картинку. Что же делать, коли кроме графа никого не было. Ну а я… я… я бы конфеты на свадьбе разносил и, поверьте, что больше бы ничего не желал. Я бы ездил в санях с медведем».
И автор записывает:
«Его очевидно поразила деревяшка. Он не мог переварить сострадания. Один раз вскрикнул: «Ведь она чуть не вышла за меня, я ведь это видел! Каково унижение, каково падение! Боже мой! Боже мой! ведь она выходила ко мне, может, сама с собой на уме! А нельзя ли, дескать, хоть за этого выйти. Каково это! И наконец, эта деревяшка: тук! тук! тук! забыть не могу. Этакий стебель, этакая лилия… И на дамском седле…»
Можно предположить, что именно в больнице Картузов пишет свое последнее стихотворение «Таракан».
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
Но зато попал в стакан,
(Получив наследство)
Полный мухоедства.
Место занял таракан,
Мухи возроптали,
Тесен стал теперь стакан,
Разом закричали.
Но пока у них шел крик
Подошел Никифор,
Верно, умный был старик…
Картузов комментирует: «Тут я остановился; одним Словом, он их всех взял да и выполоскал в ушат, это было правильно, и тем дело и кончилось». «Тут он задумался, но не очень, а как бывало: приложил руку к глазам и потом спокойно, но довольно важно поглядел на меня, думая совсем о другом и даже, может быть, позабыв стихотворение. Вообще он глядел, точно оглядывал.
