засекречиванию всего и вся. Он даже домашние задания в школьном дневнике начал шифровать, но получил двойку за ведение дневника.
Пришлось привыкать к двойной жизни. Даже близкие приятели не знали об этой игре в агента. А Степа писал шифрованные донесения в некий Штаб Разведки и стремительно повышал себя в воинском звании, рисуя многостраничные удостоверения с печатями, уже через полгода став генералом разведки. Не хватало только рации. Ну какой он агент, тем более генерал разведки, если у него даже рации нет? Пришлось засесть за радиодело и записаться в кружок на станции юных техников. Когда его четырнадцатилетнего в седьмом классе принимали в комсомол, он, с одной стороны, имел отличную характеристику и хорошую успеваемость, а с другой стороны, был злостным нарушителем советских законов, наладившим бесперебойную поставку на территорию промзоны чая, одеколона и других запрещенных предметов. И наслаждался своей неуловимостью и финансовыми возможностями.
Тут лафа и кончилась. Над котлованом возвышалась огромная коробка цеха, зэки работали в две смены и караул на периметре сделали постоянным. Поскольку на стройке уже было полно вольных работников, снабжение зэков пошло через них, а Степа оказался без заработка. Зато у него остался грандиозный архив 'шпионских' донесений, отчетов и рапортов. Жемчужиной этой кучи бумаг был комплект схем подземных сооружений, отражающий все этапы строительства. Можно смело сказать: никто лучше Степы не знал бетонный лабиринт. Граждане осужденные, брошенные на круглогодичные работы под открытым небом, сами обеспечивали себе крышу и обогрев, и никакие прорабы не могли им помешать строить себе кандейки и 'чифирни'. Только вездесущие пацаны знали об этих непредусмотренных проектом помещениях. Но только один пацан вычерчивал на миллиметровке план двухкилометрового цеха, ошибаясь в масштабе, стирая неверные линии, и проводя их заново. Спустя годы, с улыбкой разглядывая свои детские произведения, он отмечал заложенные кирпичом и замазанные раствором проходы, проемы, выгородки и помещения.
Еще учась в техникуме, практику проходил в 'Промсвязьмонтаже', монтируя рядом с домом связь все в том же цехе. После техникума там же работал прорабом, а когда стройка подошла к завершающему этапу, плавно переместился в штат завода, где и сделал карьеру, став начальником связи. Старый деревянный дом к тому времени снесли, не только мама с папой, но и сам Халалеев получили отдельные квартиры. Детский архив был предан огню, в том числе и схемы подземелий, на основе которых был вычерчен уникальный план, какого не имелось нигде, даже в секретной части заводоуправления. Халалеев перенес на него и ту информацию, которая была доступна по работе: канализацию и водопровод, электрические линии, связь, сигнализацию, масло-, паро-, газопроводы, системы автоматического пожаротушения и пустые трубопроводы, такие тоже имелись.
И вот наступил новый этап секретной деятельности. Старый приятель, ветеринар из ближней ветлечебницы, имевший опыт работы на звероферме, предложил создать кооператив по разведению пушных зверей. Недели три Степа обдумывал соблазнительную идею. На заводе имелось обширное рыборазводное хозяйство, откуда можно было легко наладить снабжение дешевым кормом. А пустующие подвалы вполне годились для размещения клеток. Возле заводской теплоцентрали на крестообразном стыке четырех цехов образовался подвальный двор, ограниченный высокими бетонными стенами. Здесь когда-то планировали смонтировать вентиляционный узел, чтобы гнать воздух по трубопроводам во все концы завода, где он может понадобиться. В то же время по другим трубам со всех концов должен был вытягиваться загрязненный воздух и подаваться на очистные фильтры, чтобы резко сократить выбросы вредных веществ в городскую атмосферу. Но тут наступило время ускорения, затем перестройки и, наконец, реформ. Пошли большие перемены, деньги обесценились и кончились, начальству стало не до того…
В общем, Степа к заводскому руководству не обращался, чтобы в долю не брать и избежать лишних расходов. Чтобы получить оборотный капитал, он толкнул налево нигде не числившиеся материальные ценности, которых накопил немало, находясь на ответственном посту и заботясь о производственных интересах. Так поступали все. Кабель, телефонные аппараты, медь, алюминий и свинец позволили нанять бригаду заезжих шабашников и в ударные сроки продлить подземный коллектор до гаража ветлечебницы. Дальнейшие расходы были сведены до минимума. Цемент, арматура, листовой металл, доски, гвозди, сварочная аппаратура и все остальное совершенно безвозмездно приобреталось на обширной заводской территории. Даже агрегат для размолота формовочной массы перетащили по частям и приспособили для производства костной муки.
Вскоре первые норки точили зубы о воняющих болотом прудовых карпов, не брезгуя и собачатиной. Главврач маленькой ветлечебницы сделал свое заведение центральным собачьим моргом города. Подпольную ферму обслуживал всего один работник. Старательный, исполнительный, трудолюбивый, он страдал всего одним недостатком – пролетарской жаждой социальной справедливости. Он решил, что если горбатится в этом подвале день и ночь, то, по крайней мере, на треть все это должно принадлежать ему. И не придумал ничего лучше, как шантажировать хозяев, угрожая донести властям об их подземном хозяйстве. Пришлось взять его в долю, но потребовать, чтобы вклад был не только трудовой, но и материальный. Глупый одинокий человек имел только квартиру. Ее и внес. Как бы на время, до ближайшего урожая шкурок. Но когда закончили убой и свежевание, растянув шкурки на правилках, собачий доктор ликвидировал партнера. Третий – лишний. А сам въехал в его квартиру. Проблема, куда спрятать труп, решилась сама собой. В звериные желудки. А на ферме появился первый бомж-батрак.
Халалеев усилил осторожность и меры безопасности, он не желал подставляться. Управлял делом издалека. Еще через год устранил старого приятеля – собачьего доктора. Не сам, а с помощью Бугра. Доктор оказался тривиальным наркоманом. Ветлечебница не могла обеспечить его нужным количеством дури, и он начал продавать на птичьем рынке песцовый молодняк, утверждая, что половина фермы принадлежит лично ему, и он может с этой своей половиной делать все, что заблагорассудится. Набрав команду таких же наркоманов, готовых на любое преступление ради укола, он перешел грань риска, устроив в городе несколько масштабных разбоев.
Ради спасения дела пришлось и его наладить в разделочную. И всю его банду беспредельщиков. Бугор оказался ценным приобретением. Сам не ширялся, бригаду держал в кулаке, дело знал и другим не позволял сачковать. Проведя безвыходно на зоне семнадцать лет, он был не способен к другой жизни. Тюремный режим подвала его вполне устраивал. Много ли надо старому зэку? Кружку чифира, что-нибудь выпить и закусить, 'машку' на вечер и чтоб надзиратель над душой не стоял. Постепенно сбилась крепкая бригада из бывалых уголовничков, которым в этой жизни податься совершенно некуда, а уколоться надо. Каждый из них понимал, что на воле ему никто не приготовил ширнуться, а потому был вполне удовлетворен подземной жизнью и работу свою исполнял не за страх, а, так сказать, за совесть. Только с Садыком получился прокол. Тот возомнил себя крутым и начал из себя блатного строить. Не работал, только надзирал и дурь варил на всю кодлу. И ничего бы страшного, но он завел поганую манеру гулять в город. А там то напьется, то подерется. И уже ясно просматривалось желание отправиться на вольный воровской промысел. Просто удивительно, что до сих пор не ушел. Время от времени он являлся с прогулки с приличной пачкой денег и целыми коробками ампул и пакетиками 'герыча', которыми ни с кем не делился. В принципе, он мог бы себя обеспечить кайфом, так что не подвальная ханка, сваренная из сухой маковой соломки, его тут держала. Наконец Степа понял, чего дожидается Садык. Забоя, чтобы заграбастать всю пушнину. Что ж, значит, он в очереди на убой сам стал значиться под первым номером. Тут Степа дал промашку, этого приблатненного следовало кончать сразу, пока чего не натворил. И вот результат: позарился подлец Садык на пролетарскую получку, приволок этого Вову Меншикова…
Вовец держал дистанцию. Не приближался к Халалееву вплотную, но и не отпускал его слишком далеко. Он прекрасно понимал, что тот неспроста водит по заводу, и держал его под прицелом. Тяжелая ночь вымотала все силы, и Вовец держался на ногах исключительно за счет нервного возбуждения. И все сильнее точила душу мысль, что сына уже нет в живых. В подвале, пока длилась маленькая подземная война, Вовец гнал прочь эту мысль, стараясь сосредоточиться на главном. Но сейчас он не мог сопротивляться. И постепенно в нем закипала ярость, опасное чувство. В первую очередь опасное для него самого. Ярость ослепляет и оглупляет, не дает трезво оценить ситуацию и толкает на необдуманные действия. Вовец был готов стрелять при первом же резком движении Степы или кого-то другого. Он предполагал, что Халалеев ведет его в засаду, где ждут какие-то недобитые дружки.
Они вошли в корпус, стали подниматься по лестнице. На этажах захватанные грязными руками двери
