– Странно, – удивилась Жека, – её же все знают. Она ещё в 'Доме моды' закройщицей днем подхалтуривает. А, впрочем… Вот, вышла я от портнихи, по лестнице спустилась, а при выходе из подъезда мне пистолет под нос и в мою же машину посадили. Мой-то на 'мерсе' раскатывает, а мне 'десятку' подарил на день рождения ещё в прошлом году. Нет, в позапрошлом. Да, точно, ещё в позапрошлом. Наручники надели, представляешь? Во, думаю, попала. Рожи страшные, руки татуированные, бандюги натуральные. Думала, умру от страха.
– Представляю, – посочувствовал Вовец. Ее шепот мешал ему слушать темноту, но он не прерывал девушку. Понимал, что ей надо выговориться после одиночного заключения. Так легче освободиться от пережитого ужаса.
– Завезли в какую-то подворотню, на голову черный мешок надели. Потом посадили в фургон на какой- то ящик, двери захлопнули, повезли. Я думала, задохнусь. Вонища в этом фургоне! Псиной какой-то разит, тухлятиной. Если б не мешок на голове, точно бы задохнулась. А рядом бандюга этот устроился. Одной рукой меня за локоть держит, чтоб с ящика не слетела, а другой пистолет в бок тычет. Я потом посмотрела: вот такой синячище на боку. Подлецы. Я их хорошо запомнила. Когда выберусь отсюда, всех переловят и в лагерь отдыха на лесоповал отправят. Потом высадили, давай по каким-то лестницам водить вверх-вниз. Я из-за этого мешка не вижу ничего, спотыкаюсь. Потом на телегу уложили. Холодная – ужас! Привязали, давай катать. Ржут, как цыганские лошади в базарный день, только эхо раздается. Туда-сюда возят, телегу крутят, наверное, специально, чтобы направление не запомнила. А у меня душа в пятках. Ну, думаю, конец мне пришел, и новую шубу осенью не надену. Если, думаю, уцелею, выйду от них живой, домой только приду, сразу шубу надену и на улицу пойду. Наплевать, что лето. Неохота умирать даже шубы не износив. Потом, в камере уже, мешок сняли с головы. Тут только объяснили, что в заложники взяли. Велели на магнитофон сказать Пете, чтобы все их условия выполнял, и что я боюсь, хоть обращаются со мной хорошо. Потом на 'Полароид' сфотографировали. И ушли. Оставили пачку печенья да бутыль с водой, небось, и не кипяченая. И даже не взяли ничего: ни золото, ни деньги, сигарет блок был в сумочке, так оставили целиком. Ну, я и успокоилась. Камера чистая, хоть и без окон, матрац, подушки, одеяло есть. Валяюсь, как дура, жду, когда Петька выкуп пришлет. А потом такое началось! Людей табунами по коридору гоняют, бьют, те кричат. Ужас! Я тоже через решетку кричу: 'Что, сволочи, делаете!' А один схватил какого-то бродягу за волосы, подтащил ко мне, ножик достал и говорит: 'Будешь базлать, я ему сейчас голову отрежу и к тебе закин'. Ну и все, накрылась одеялом с головой, уши заткнула, глаза зажмурила да так и сидела каждый раз. Насмотрелась и наслушалась тут за неделю, с ума сойти можно. Еще два раза на магнитофон записали. Один раз как ухо завернут, я как заору прямо в микрофон. Это они Петьку так пугали. И что он, зараза, до сих пор выкуп не пришлет, в самом-то деле? Может, запросили слишком много?
– А он что у тебя, очень богатый? – решился спросить Вовец.
– Ты что! Он знаешь какой крутой. У него больше тридцати фирм. За границей только штук десять. Банк свой. Представляешь? Шестьдесят процентов акций. Торговый дом, доли ещё в двух торговых домах. Миллиарды из руки в руку, как яблочки, перекидывает. – В её словах звучала неподдельная гордость за мужа. – Конечно, если миллионов десять наличкой запросят, столько так сразу не соберешь. Да и мешок будет килограммов в двести. А если, допустим, миллион долларов? Тоже ведь не сразу найдешь столько. Да и в налоговую положено сообщать, если больше чем десять тысяч баксов со счета налом снимается. А тут миллион!
Вовец эти самые баксы только в чужих руках видел. А миллиард воспринимал как некую абстрактную единицу измерения государственного бюджета. Сейчас он ощущал себя этаким сказочным Синдбадом, спасающим прекрасную принцессу. А что, здорово, если её Петя действительно отвалит тысяч сто. Не долларов даже, рублей. Можно будет…
Фантазия Вовца не шла дальше пневматической винтовки и углепластиковой японской удочки. И он снова стал прислушиваться к горячему шепоту.
– Голову неделю не мыла, представляешь? Уже волосы сыпаться начали. Как расческой проведешь, так штук пять на зубьях останется. Умывалась из бутылки в ладошку. Целую неделю плавки, пардон, не меняла. Кошмар! Я иногда за день три раза белье переодеваю, а тут…
Вовец наслаждался её тихим щебетом, не особо вслушиваясь в слова. Он вел за руку в кромешной тьме самую прекрасную девушку в жизни, и не просто вел, он её спасал. Ему хотелось быть высоким, сильным, суперменистым. Впрочем, в темноте не видно, что она ростом ничуть не ниже его, а будь на ногах у неё не кроссовки, а туфли на шпильках, так, пожалуй, была бы и повыше на полголовы.
– Ты очень красивая, – вдруг вырвалось у него против воли.
Он и сам не мог понять, почему сказал это, да ещё обратившись на ты. Но Женя восприняла это восклицание как должное.
– Я, между прочим, Мисс Очарование. Не скажу только какого года, чтоб возраст не вычислил. На Красной площади короновали. Я на конкурсе 'Мисс Вселенная' в шестерку попала. Мне американский миллиардер замуж за него предлагал, а я нашего выбрала. Вообще местного, даже не из Москвы. Красота, между прочим, тоже талант. И как всякий талант должна цениться на уровне национального достояния. – Чувствовалось, что это её любимая тема, а текст повторялся столько раз, что, как любят говаривать заслуженные учительницы, от зубов отскакивал. – Красивым женщинам надо давать специальные стипендии, чтобы они ни в чем не нуждались и не уезжали за границу. Это же цвет нации! Красивая женщина – это редкий бриллиант, требующий драгоценную оправу. Это шедевр природы. А шедевры должны храниться в музее или в особняке состоятельного ценителя. Чтобы условия были. Иначе шедевр пропадет, правильно? А если за ним надлежащий уход, его берегут, у него великолепная рама, то любоваться этой красотой могут тысячи простых людей. И красота их вдохновляет, она обогащает их духовно и ведет к совершенствованию. У людей появляется стремление становиться лучше. Это же хорошо. Володя, я права?
– Ага. Мясом пахнет, – невпопад ответил он.
Обоняние голодного мужика, особенно в темноте, может подавить все остальные чувства. Они уже минуты три как остановились и Вовец пытался определить, с какой стороны так аппетитно пахнет супчиком. А Женя самозабвенно трещала о женской доблести, не замечая ничего, и замолкла только сейчас, после столь неожиданного ответа.
– Тихо! – скомандовал шепотом Вовец.
Он уже превратился в охотника. Крадучись двинулся вперед, ведя за руку Женю, слегка притрагиваясь к стене.
– Стоп!
Слева брезжило не то чтобы пятно света, а, скорее, слабый отсвет. Он чуть заметно серел в далеком конце другого коридора, уходившего перпендикулярно влево. Был он такой же широкий, как и тот, в котором находились они с Жекой. Вовец в этом быстро убедился, наткнувшись на угол, а затем на другой. Именно из этого коридора тянуло мучительно вкусным ароматом вареного мясца. Теперь и Женя учуяла запах, отыскала в темноте Володино ухо и жарко зашептала:
– Там у них кухня. Надо пойти посмотреть.
Вовец тоже зашептал ей в ухо, в щекочущие лицо локоны:
– Я схожу, а ты подождешь. Слишком опасно. Дай зажигалку, осмотримся.
Прикрыв огонек ладонью, он поднял зажигалку кверху, шагнул от стены к стене, присел, снова поднялся. Под высоким потолком справа на кронштейнах лежали две водопроводные трубы, укутанные толстым слоем какого-то изолирующего материала. Какого, можно только догадываться, так как сверху его обернули гофрированной блестящей жестью и стянули проволокой. У противоположной стены на кронштейнах тоже лежали трубы, но тонкие и ничем не обернутые.
– Так, забирайся наверх, лежи и молчи, – скомандовал Вовец. – Я сейчас подсажу.
– Куда? – удивилась Женя.
– На трубы, – деловито пояснил Вовец. – Подними руки вверх и хватайся.
Он уже её подхватил руками под коленки и пытался усадить к себе на плечо. Женя пискнула, но подчинилась, скорее всего потому, что не успела понять ничего. Вовец выпрямился, и она вытянутыми руками поймала кронштейн.
– Хватайся за трубы и лезь на них.
Он толкал её снизу, и Жене ничего не оставалось, как лезть на эти трубы с мнущейся, пощелкивающей
