дне.
То обстоятельство, что выполнение Америкой ее предназначения с окончательным утверждением во всем мире свободного рыночного капитализма в американском духе привело к размыванию и постепенному исчезновению традиционного для американцев ощущения собственной идентичности, многие склонные верить в заговоры правые не считают ни иронией судьбы, ни совпадением. Неудивительно, что многих волнует, что значит быть американцем, когда «американские» рабочие места вывозятся к югу от границы и когда они вынуждены конкурировать с иммигрантами, меньшинствами и женщинами в борьбе за социальные привилегии и денежное вознаграждение, которые прежде казались их неотъемлемым правом. (В «Дневнике Тернера» белые женщины в составе Организации превращены в верных помощников мужчин, выступающих в более эффектной и героической роли.) Исходя из этой логики, глобализация и мульти-культурализм — это неотделимые друг от друга элементы заговора против нормального мужчины. С другой стороны, в условиях постфордистской экономики, которой не хватает ни финансовой свободы, ни политической воли для поддержания программ позитивной дискриминации, усиливающееся соперничество за сокращающиеся социальные ресурсы среди так называемых меньшинств порождает взаимное недоверие в среде обделенных. По иронии судьбы, теперь даже белый мужской англо-американский истэблишмент пытается позиционировать себя иначе — как защищенное и объединенное общими интересами меньшинство, сплотившееся перед лицом более крупного заговора.[97]
Как мы уже видели, Хофштадтер убеждал себя и своих читателей в том, что параноидальный стиль — это не что иное, как последнее средство представителей крайних флангов американской политики, неспособных или не желающих участвовать в «сделках и компромиссах», ставших сутью либерально- демократической политики. Однако «обычные методы политической тактики взаимных уступок» могут оказаться эффективными лишь в условиях общественного благосостояния и широкого процветания, необходимых для того, чтобы смягчить реальное столкновение интересов и оградить распространенную веру в то, что политический процесс работает на благо каждого. Хофштадтер успокаивал читателей тем, что, коль скоро параноидальный стиль ограничивается лишь пограничной областью американской политики, значит мейнстрим к нему невосприимчив. Однако сейчас можно утверждать, что традиционная сфера общественной жизни разрушается из-за соперничающих между собой и подозревающих друг друга групп с общими интересами, многие из которых выражают свои притязания, используя риторику заговора. (В четвертой главе мы рассмотрим, возможно, самый печально известный пример этой ситуации, а именно обострение конспирати-вистского диалога между организациями воинствующих черных и евреев). Можно заключить, что если когда-то возникновение параноидального стиля и свидетельствовало о неспособности понять американскую политику консенсуса изнутри, то сейчас культура заговора обнаруживает полное понимание невозможности идеализированного консенсуса. Если какая-нибудь нация все больше распадается на различные меньшинства, каждое из которых чувствует в осажденной со всех сторон крепости, паранойя становится типичным политическим стилем.
Итак, за последние десятилетия для многих американцев паранойя стала чем-то само собой разумеющимся. Однако современная культура заговора функционирует совсем не так, как описанный Хофштадтером параноидальный стиль в политике. Произошла радикальная трансформация и того, что рассматривают как примеры этого стиля. Хофштадтер приглушает важность принципа подбора используемых им примеров: отдавая предпочтение примерам из американской жизни, он объясняет это тем, что он американист (хотя все-гаки говорит и о возможности существования связи между параноидальным стилем и формированием национальной идентичности в американской республике периода становления). Он считает доказанным, хотя и не поясняет почему, что все приводимые им примеры носят более или менее явно
Даже если мы не согласны с выводом, что «культурная паранойя» не имеет значения, нельзя отрицать тот факт, что параноидальный стиль больше не ограничивается одной только политикой. Если бы исследование на тему параноидального стиля появилось не в начале 1960-х годов, когда работал Хофштадтер, а позже, то в нем пришлось бы приводить уже куда более разнообразные примеры.[99] Здесь по-прежнему осталось бы несколько примеров из политической жизни, но теперь они были бы уже взяты из новых общественных движений, таких как феминизм и активизм афроамериканцев. Но даже при этом подобное исследование представляло бы собой мешанину из политизированных высказываний и интерпретаций стоящих за ними взглядов. На примерах из Интернета и альтернативных медиа автору такого исследования пришлось бы перечислить формы повседневной любительской политики, которые редко стремятся интегрироваться в узнаваемые политические движения, однако имеют отношение к главным проблемам, стоящим на повестке дня. В такое пересмотренное исследование пришлось бы включить множество примеров конспирологического мышления, пронизывающего культурное пространство. Риторика заговора пропитывает американскую поп-культуру от голливудских триллеров до гангстерского рэпа, от таблоидов из супермаркетов до «Секретных материалов». Точно так же в центре постмодернистской литературы обычно находятся писатели, темой произведений которых является паранойя: Томас Пинчон, Уильям Берроуз, Джозеф Хеллер, Уильям Гэддис и Ишмаэль Рид.
Итак, за последние десятилетия паранойя стала объектом осмысления в сфере развлечений и философии, вошла в повседневную американскую культуру. Популяризация параноидального стиля, несомненно, является частью общего и так часто оплакиваемого культурного поворота в американской политике, в результате которого суть подменяется стилем. Импичмент президенту Клинтону является, пожалуй, самым наглядным примером такого поворота. Здесь не обошлось без обвинений и контробвинений в более обширном заговоре. В конечном итоге пришлось разбираться скорее с массмедиа, чем заботиться о предвыборной политике. Вместе с тем проникновение параноидального стиля в культуру отражает изменившийся стиль и функцию конспирологического мышления. Примеры Хофштадтера в основном ограничиваются односложными нативистскими движениями вроде противников масонов и католичества, которым конкретные демонологические убеждения помогали создавать определенное ощущение групповой и даже национальной идентичности, тогда как сейчас многие люди обращаются к теориям заговора в эклектичной и нередко противоречивой форме; здесь намешаны и развлечения, и размышления, и обвинения, при этом необязательно официально вступать в милицию или какое-нибудь политическое движение. Хотя примеры параноидальной политики, в основе которой лежит неизменная идея поиска козла отпущения, встречаются и до сих пор, объяснения в конспиративист-ском духе для многих американцев являются скорее несогласованными проявлениями сомнений и недоверия, чем предметом какой-то твердой веры. В процессе опровержения конспирологические теории часто обвиняют в догматическом списывании болезней общества на какие-нибудь меньшинства, из которых делают козла отпущения. Но за последние несколько десятков лет параноидальный стиль стал по преимуществу связываться с неясным ощущением присутствия неподконтрольных кому-либо сил, вступивших в заговор с целью изменить историческое прошлое. При этом описание точного сценария этого заговора начисто отсутствует. Если раньше точный образ воображаемого врага скреплял идентичность какой-либо группы
