движение под лозунгом «Власть черных» — это коллективное средство самообороны против всемирного заговора с целью уничтожения черной расы. Это движение наводит страх на тех, кто заинтересован в заговоре». Как явствует из телеграфных лент на лицевой стороне обложки альбома, его цель состоит в том, чтобы вызвать «контратаку на мировое господство». Public Enemy идет на сложный двойной блеф: участники группы всерьез воспринимают проекции «черной паранойи», повторно проецируя вовне призрак заговора, который уже стал частью их сознания. Логика такова: если «Они» настолько тупы, чтобы всерьез становиться параноиками из-за нашей паранойи по поводу «Их» заговорщических планов по установлению белого господства, то мы выразим «Их» панику, притворившись, что относимся к своей контрконспиративистской деятельности со всей серьезностью — вплоть до стилизованной военной униформы и прозрачного надувного глобуса на оборотной стороне обложки альбома Вместо того, чтобы как в зеркале отразить своих угнетателей пугем организации контрзаговора, Public Enemy создают искаженный и сатирический образ. Называя себя «Врагом государства», Чак Д. и K° стратегически перенаправляют вызванные паникой нападки на своих же критиков, наделяя себя властью (хотя и очень ограниченной) и парадоксально признавая, что они материализуются в том самом виде, в каком они предстают в воображении белого человека. Как заявил легендарный рэпер и параноидальный оратор Тупак Шакур, дерзко беря себе враждебность белых (что Эйтан Квинн называет «самодемонологизирующим шагом»), «я — кошмар Америки».[360]
Пожалуй, максимально креативно использовать культуру заговора удается Wu-Tang Clan. Эта группа талантов с вечно меняющимся составом появилась на Стейтен-айленде в 1993 году, выпустив «Enter the Wu-Tang (36 Chambers)», пьянящую смесь учения организации «Пять процентов» (ответвление «Нации ислама»), конспирологии, уфологии, восточных единоборств, славословий в адрес мафии и гангстерской бравады. Wu-Tang Clan объединяет нумерологию с эзотерической этимологией, «доказывающими» их конспиративистские выкладки; так, когда в одном из интервью ОГ Dirty Bastard спросили, что значит для него ислам, он ответил: «Я Искренне Люблю Математику Аллаха».[361] Их заявления постоянно мечутся между совершенно риторическим и слишком буквальным. Вслед за многими рэперами, мифологизирующими самих себя, они не раз встречались с законом, создавая, если фактически не подтверждая, свою уличную репутацию. Но в то же время, как и Public Enemy, они выстраивают свою изменчивую идентичность вокруг создания контрзаговора. Каждый из них ассоциируется с многочисленными героическими персонажами комиксов и стилями кунфу, пресекая любую попытку закрепи т свою эстетику в какой-то строгой системе. Хотя, по-видимому, они сильно увлеклись конспирати-вистскими изворотами теологии «Пя ти процентов» и не стесняются заявлять, что вакцинации приводят к тому, что «дети рождаются уродами», они способны, к примеру, в какой-нибудь песне предупредить об опасности того, что конспирология СПИДа мешает безопасному сексу. Они в сатирической форме озвучивают мысли неудачника, считающего СПИД «результатом бактериологической войны», то есть «созданным правительством» с целью «держать ниггеров в страхе», чтобы «никакого секса, никаких детей», и в итоге чтобы «черное население сократилось за десять лет». [362] Wu-Tang поднимает на новую высоту использование конспирологической риторики в мошеннической эстетике, порой деструктивной и поверхностной, но все же комичной и открытой. Они заставляют культуру заговора работать на них самих, не стараясь зафиксировать разницу между тем, что является заговором в буквальном смысле, и тем, что просто похоже на заговор, но умышленно смешивая эти противоположности с помощью ловкого риторического джиу-джитсу. Многие конспирологические теории, циркулирующие среди афроамериканцев, несомненно, основаны на заблуждениях и дышат злобой. Вместе с тем отдельным формам черной конспирологической культуры удается при помощи остроумного и ироничного преувеличения удерживать сложные вопросы причинности и ответственности на повестке дня, заимствуя и трансформируя язык конспирологии.
Паника вокруг тела
Я больше не могу сидеть сложа руки и позволять коммунистическому проникновению, коммунистической обработке, коммунистической диверсии и международному коммунистическому заговору сосать и осквернять все наши драгоценные телесные соки.
Существует ли тело до сих пор в самом что ни на есть плотском смысле? Его роль постепенно сокращается, отчего оно кажется не более чем призрачной тенью на рентгеновской пластинке нашего морального неодобрения. Сейчас в нашем отношении к телу начинается колонизаторская стадия, полная патернализма, за которым скрывается безжалостная эксплуатация ради собственного же блага. Это животное создание нужно где-то устраивать, понемногу подкармливать, сводить к минимуму его сексуальную активность, необходимую для воспроизводства, и не выпускать из-под просвещенной и благотворной опеки. Взбунтуется ли тело в конце концов, швырнет ли все эти витамины, гели и аэробику в Бостонскую гавань и свергнет ли колониального угнетателя?
Метафоричность — это заражение логикой и логика заражения.
За последние годы тело стало одним из самых заметных объектов параноидальных фантазий. Начиная с фильмов ужасов, где невидимые силы эффектно уродуют тела, и заканчивая историями о похищениях маленькими серыми инопланетянами (возможно, состоящими в сговоре с правительством), которые, вмешиваясь в организм, устраивают медицинские эксперименты; начиная с полицейских, которые надевают латексные перчатки, охраняя митинг о борьбе со СПИДом, и заканчивая едкой спермой, о которой рассказывают жены мужчин, утверждающих, что они страдают синдромом войны в Заливе, — все это свидетельствует о том, что американская культура изобилует признаками телесной паники. Страх перед вторжением тех или иных похитителей тел заявлял о себе на протяжении всей американской истории, особенно заметным он был в 1950-х годах.[363] И действительно, с возвращением риторики заражения и проникновения может показаться, что 1980-е и 1990-е годы запустили повторный показ 1950-х. В буквальном смысле 1950-е вернулись в виде ремейков в таких фильмах, как «Нечто» Джона Карпентера (1982) и «Муха» Дэвида Кроненберга (1986). Масштабов же эпидемии процесс мутации и размножения прежних образов в стиле научно-фантастического хоррора достигает в «Секретных материалах».[364] Кроме того, последнее десятилетие XX века принесло с собой угнетающе знакомую политическую культуру демонологии. Стоило вам подумать, что вам ничто не угрожает, как чудовищная риторика карантина, исключения и превращения в козла отпущения нежелательных лиц вернулась: экономическая изоляция, белый рейс, огороженные общины, ограниченная иммиграция, несоразмерные обвинения меньшинств в социальных проблемах, жертвами которых они обычно и становятся, страхи перед внутренними террористами и злыми диктаторами, используемые для оправдания репрессивной расистской реакции и, что выглядит наиболее угрожающе, новое возвращение гомофобии, которой была отмечена эпоха охоты на «красных», наиболее вероломно отразившаяся в предложении Уильяма Ф. Бакли ставить клеймо на ягодицах ВИЧ-инфицированных.[365]
Хотя может показаться, что во многих отношениях 1980-е и 1990-е скопировали худшие крайности 1950-х годов, все же между ними есть и существенная разница. В 1950-х язык физического проникновения был готовым источником метафор на тему воображаемой угрозы американскому государству. В годы маккартизма в политической и массовой культуре господствовали истерические страхи перед насекомыми,
