После эмансипации деньги пришлось доставать всякому крестьянину, и эта нужда толкала крестьянина в город или заставляла искать передаточных агентов между деревней и городом. Приходилось либо продавать хлеб, либо уходить на зимнее время на заработки. Но не только самому крестьянину пришлось идти навстречу городу; город сам еще быстрее врывался в деревню. С каждой новой верстой железнодорожного пути, с каждым новым пароходом, с каждой новой загородной фабрикой крестьянин чувствовал нарождение новой великой силы, чуждой и странной для него. Он останавливался в недоумении и страхе перед этим новым чудовищем, и этот изумленный страх навсегда запечатлен в известной картине Перова, изображающей мужиков, увидавших в первый раз в своей жизни паровоз. Мужицкая мысль работала туго и медленно, но и она наконец поняла, что вместо конца света и мессианического царства пришел совсем другой мир, враждебный всему косному, патриархальному крестьянскому быту, но вместе с тем притягательный как магнит, вытягивающий из деревни ее лучшие соки. Встреча с городом и с промышленным капитализмом довершала действие частичной экспроприации крестьянства. Дифференциация /367/ в его среде пошла чрезвычайно быстрым темпом. Достаточно вспомнить, что за 30 -летие, с 60-х, годов до переписи 1897 г., население 808 наиболее значительных русских городов возросло на 92 %. Оживление сношений между городом и деревней заражало крестьянскую среду новыми идеями, приносимыми отчасти молодежью, отчасти крестьянами, уходившими в города на отхожие промыслы. С другой стороны, школьная земская учеба, дававшая, правда, скудную и не всегда доброкачественную пищу, играла все-таки роль фермента здоровой разумной мысли, толкая ее к освобождению от пут анимистической и церковной традиции. Однако при всей силе новых факторов процесс освобождения крестьянской мысли шел крайне медленно, захватывая с особою силой лишь некоторые группы крестьянства, стоявшие в более близких отношениях к городу. Наиболее оригинальные сектантские движения возникают именно в этих группах. Чем дальше от города, тем менее оригинальных черт в религиозном творчестве, и сектантское движение в 60-х годах на глухом Урале, вызванное к жизни земельными урезками эпохи эмансипации, бродит еще в старых идеологических построениях.
Огромное большинство уральских крестьян принадлежало к разряду государственных крестьян, отчасти приписанных к казенным заводам. Когда была объявлена эмансипация, то размежевание земель, отводимых крестьянам, производилось по уставным грамотам, составлявшимся в канцеляриях без всякого участия крестьян. По этим уставным грамотам от тех наделов, которыми ранее пользовались крестьяне, были отрезаны огромные участки в пользу казны или заводов. Крестьяне неожиданно для себя убедились, что их обделили не помещики, частные лица, но государство, та самая сила, которая всегда заявляла себя стражем частной собственности и всегда жестоко карала нарушение этого принципа по отношению к помещикам. В разных местах на почве такого размежевания произошли столкновения крестьян с властями. Власти призвали для увещевания священников, которые, конечно, всецело стали на сторону правительства. Таким образом, к столкновению с властями присоединился конфликт и с церковью. Социально- политическая почва для появления новых сектантских движений была готова.
В то же время на Урале была подготовлена также и богатая идеологическая почва для развития сектантства./368/
Тогда на Урале скрещивались самые разнообразные религиозные течения. Мы уже видели, что Екатеринбургский горный округ был одним из оплотов поповщины, утвердившейся там еще в XVIII в. Глухие лесные долины Урала с 30-х годов XIX в. становятся прибежищем для беглых адептов также других религиозных течений. Здесь скрываются бегуны, сюда бегут с Иргиза после разгрома тамошних монастырей старообрядцы; наконец, в приуральские города накануне эмансипации были сосланы пропагандисты молоканства, в том числе такой крупный деятель, как Яков Уклеин, родной брат молоканского мессии Семена Уклеина. Как только происходил формальный разрыв того или другого сельского общества с официальной церковью, ему сейчас преподносилось несколько готовых идеологий; оставалось только выбирать между ними и приспособлять их элементы к данному конкретному случаю. Но вместе с тем сектантские новообразования на Урале не могли быть такими широкими и сильными, как движения во внутренней России до или после эмансипации. Продукты жизни маленьких, узких мирков, не имевшие ни оригинальной идеологии, ни организации, они не получали широкого распространения и сравнительно быстро исчезали.
Первая, более значительная секта возникла в 1865 г. в Сарапульском уезде Вятской губернии среди бывших удельных крестьян Галановской, Арзамасской и Мостовинской волостей. Это была так называемая секта немоляков, возникшая после размежевания земель в указанных волостях по уставной грамоте от 23 июня 1865 г. Возникновение этой секты чрезвычайно типично. Крестьяне отказались принять урезанные наделы и платить выкуп и подняли открытый бунт. Возмущение крестьян против размежевания было подавлено военной экзекуцией, а священники, к которым крестьяне обратились за содействием, дали крестьянам в ответ «положительное и твердое слово пастырей о необходимости подчиниться распоряжениям, исходящим от высшей власти». Тогда начался массовый уход крестьян из православия, и возникла секта, названная в официальных донесениях сектой немоляков. Была назначена духовная комиссия для увещевания отпавших. Она донесла, что 150 человек «приведены были в повиновение и оставили свои заблуждения». Остальные были преданы суду и по приговору вятской судебной палаты были присуждены или к наказанию розгами, или к тюрьме и ссылке. Однако эти /369/ репрессии не приостановили развития секты. Из Сарапульского уезда она в 70-х годах распространилась в соседний Осинский уезд Пермской губернии, а затем в конце 70-х и в начале 80-х годов — в Шадринский и Курганский уезды Тобольской губернии, где, по-видимому, были сходные условия аграрного наделения.
А. С. Пругавин считает эту секту продолжением секты немоляков, основанной в 30-х годах на Дону беспоповцем Зиминым и являвшейся, в сущности, одной из разновидностей беспоповщины. Однако на самом деле, кроме сходного названия, между этими двумя сектами нет ничего общего. Исходный пункт доктрины уральских немоляков лежит именно в столкновении их с церковной властью во время размежевания. Когда обнаружилось, что священники вместо защиты справедливых крестьянских интересов защищают казенное размежевание, духовенство сразу потеряло всякий кредит в глазах крестьян. Крестьяне решили не иметь с ним никаких сношений и лишить его зависящих от них средств содержания; а для этого было простое средство — не ходить в церковь, не принимать священников у себя в доме и не обращаться к духовенству за совершением треб, одним словом, не молиться. Когда состоялось такое решение и стало проводиться в жизнь, на помощь сейчас же пришли молоканская и бегунская идеологии. «Мы никого не признаем, кроме отца небесного, никому из вас не верим, кроме него, только он за нас заступится», — говорили немоляки и вместе с клиром отвергли и всю церковную внешность. Храмы — все равно что конюшни, иконы — рукотворные идолы, таинства и посты не нужны. Молиться богу надо в «духе», для этого не нужно ни храмов, ни особых сроков вроде праздников. «Правительства не признают», — лаконически замечает официальный отчет, ибо правительство лишило их земель; они не платили ему податей, а чтобы избежать продажи имущества с публичного торга, угоняли перед приходом властей скот в лес и уносили туда же все ценное имущество. Никакие меры, вроде телесного наказания или тюремного заключения, не помогали делу и не могли сломить этой тактики; еще в 1882 г. наиболее непримиримые из «упорщиков» отказывались принять отведенные им правительством наделы.
Одновременно с сектой немоляков в соседнем Красноуфимском уезде Пермской губернии бесшумно образовалась другая аналогичная секта, о существовании которой /370/ правительство узнало только в конце 70-х годов, когда возникли судебные дела об адептах секты. Первое дело возникло в 1879 г. вследствие демонстрации, устроенной сектантами во время молебна на Михайловском горном заводе по случаю избавления Александра II от выстрелов Соловьева. Десять человек из толпы, не снимая шапок, стали кричать: «Кому вы молитесь, это антихристы», а на допросе заявили, что приходили на молебен для изобличения антихриста, уподобляющегося богу. Все они оказались упорными неплательщиками податей. В следующем, 1880 г. возникло другое дело — о заводском крестьянине Контаурове, обвинявшемся в упорном нежелании платить подати. Контауров объяснил на следствии свой отказ таким образом: бог дал всем землю без всяких пошлин и налогов, это божественное установление соблюдалось до 1861 г., до которого заводские крестьяне пользовались всеми заводскими землями, лесами, покосами и другими угодиями, не неся за это никаких повинностей. Положение 19 февраля 1861 г. нарушило этот божий закон, введя уставные грамоты, выкупные платежи, размежевание и урезку земель; но нарушитель этого закона есть антихрист, ибо идет против установления Христа. Следовательно, с 1861 г. власть стала антихристовой,
