поразительно тонкая работа, представляется, как бы самая тонкая одежда надета и развевается в разных складках на бегущих, до того тонкая, что как бы виднеется самое тело, поразительно искусно. Фигуры большею частию раскрашены, и почему-то глаза делали в косом виде, так, например, как у японцев. С Акрополя открывается прекрасный вид на город и окрестности. Вдали виднеется мягкая зеленая шапочка, это — масличная роща, в разных местах высятся и опускаются горы и холмы с мягкими на солнце переливами красок и цветов. Так бы и смотрел все вдаль и вдаль. На горе св. Георгия виднеется монастырь его. Уютное для спасающихся местечко, не скоро к ним попасть можно. А от Ареопага, в котором св. апостол Павел проповедовал и привел к вере св. Дионисия Ареопагита, Дамарь и некоторых других, от него почти и следов не осталось никаких, кроме выдающихся из земли камней на его месте. Он ниже описанного Акрополя. Заходили в панораму, изображающую осаду Парижа немцами в 70 году; это большое здание, где в картине изображена вся эта история. Впечатление получается очень сильное: все представляется живым, пред глазами происходящим.
Заходили и на стадии восстановленных недавно олимпийских игр, при открытии которых были даже члены Синода. И как радовались тогда греки, что восстанавливается будто бы блестящая пора их истории! И вообще они большое усердие прилагают к восстановлению всего языческого, а о христианских памятниках и не думают, даже место первой проповеди о Христе — Ареопаг, в котором проповедовал апостол Павел, в совершенной неизвестности и презрении завален всяким мусором. Но вот и плод сего восстановления язычества: поражение от турок. Вот и наука на предки[8]. И теперь греки помаленьку действительно начинают приходить в себя: кроме военных упражнений и пальбы из пушек, которые будто бы во время войны оказались наполненными землей вместо пороха, теперь тщательно обсуждают и дело государственного управления, проверяя и просматривая дела и деятелей и изыскивая исхода в беде. Мало того, новый военный министр Смоленский решил завести полковых священников и проповедников, чтобы насадить чисто церковную и чистую жизнь в войсках. Давно бы нужно додуматься до этого. Дошло дело до того, что даже маленькие ребята хулили все святое. А про общее-то настроение народное нечего и говорить: оно сплошь светское и западническое, только еще в худшем смысле, чем на Западе, ибо там это свое, а здесь перенятое из подражания. Поэтому здесь все европейское только наружу: парламент, в котором только лично считаются и играют в постоянные мелкие, а не государственные партии; презрительное отношение к православным храмам, в которых устраивают народные собрания по гражданским делам и выборы; есть академия наук без академиков; чистота и порядок культуры в разных изобретениях и усовершенствованиях при сплошной грязи улиц. Как и все восточные народы, греки ужасно любят форсить, скрывая под форсом неопрятность, которую-де никто не видит. Все страшно интересуются политикой, и везде встречаются особые кофейни, постоянно переполненные читателями газет, горячо спорящими по поводу газетных известий. И утром, и вечером, и днем городские сады и бульвары всегда переполнены гуляющими, которые в конце концов даже засыпают на лавочках тут. Впечатление такое, что как будто весь город наполнен дачниками, собравшимися с разных сторон отдохнуть в приятном афинском климате после трудов праведных и вот на отдыхе наслаждающимися и развлекающимися прогулкой и пустой беседой о политике. Еще дееписатель[9] сказал, что афиняне только тем и заняты, как бы узнать что-нибудь новое.
Были на кладбище. Прекрасные мраморные памятники, но большею частию в языческом вкусе; на некоторых нет даже и маленького знака креста, вместо него на некоторых изображены разные масонские знаки; на одном изображена фигура прекрасной женщины (портрет умершей), но совсем не в целомудренном виде, притом спиной сидящей к церкви, а лицом с улыбкой, приветствующей входящих на кладбище; на некоторых изображен ангел, по-видимому удручаемый печалию, хотя следовало бы изобразить его в молитвенном положении. В церкви пели вечерню. По здешнему обычаю, царские врата были открыты; поют два псалта по очереди и очень осмысленно, не торопясь; устав тщательно исполняют, верно соединяя октоих с минеей. Вся служба идет не торопясь. Священник внятно говорит ектении, а псалт говорком ему ответствует тенором, а в это время стоящий позади батюшка басом ему подтягивает, не произнося ни одного слова. Священник, говоря «мир всем», не оборачивался к народу, а в полуоборот благословил, на отпусте он истово все время крестился. Хотя и будничное богослужение, а оно мне очень понравилось своею истовостью; особенно истово все исполнял один пожилой псалт, одетый в светское: он пел и читал выразительно, как будто сам глубоко чувствуя все читаемое. Исполняли все стихиры и богородичны без пропусков. Видели могилу недавно (в 1896 году) умершего афинского митрополита Германа, замечательного самоотверженного и неутомимого труженика в деле упорядочения здешней церковной жизни. Земляки его построили прекрасный склеп, в который через три года переложат его останки. Этот святитель умер ударом от переутомления. А трудился он весьма много над преобразованием здешних порядков: духовенство совершенно необразованно и менее церковно, чем его паства, проповеди никакой нет, даже архиереи почти совсем необразованные, за некоторыми исключениями. Чего же ожидать от них для Церкви Божией, если при непросвещенности-то и отсутствие духа церковности? Покойный Герман устал, трудясь на этом поприще совсем один. У его преемника митрополита Прокопия есть намерение завести семинарию наподобие наших русских, но кто же здесь-то будет заведовать этим делом, которое должно быть закваскою всего дальнейшего? Во главе теперешней семинарии здесь стоит живущий на покое митрополит Пентаполийский[10]; на одном публичном чтении он говорил, между прочим, следующее: «Благий Промысел Божий так устроил, что в конце ветхозаветной истории эллинизм исполнил всю вселенную своим могуществом и влиянием, потом явилось христианство, эллинизм и принял его в свой дух, объединил и распространил, как сам охвативший ранее весь мир; поэтому если бы не было эллинизма, то, кто знает, может быть, и до сих пор христианство не имело бы такого широкого распространения, оставаясь простой иудейской сектой?» На это один студент университета (медик) ему заметил публично: «Мне думается, что дело было наоборот: эллинизм, охвативший все, отживал свое время, как утративший дух, и вот христианство вложило свою настоящую новую силу в эту некогда всех объединившую форму культуры и явилось новой невиданной дотоле силой жизни, исполняя собой все и всех».
Хорошо то, что здесь семинаристы ходят в духовном платье, даже в рясе и камилавке, но без надлежащего руководства и наставления и это не помогает: они спокойно и даже вольно всюду разгуливают, не кланяясь ни одному духовному лицу, кажется представляя себя ужасными джентльменами. В порядках много заметно хорошего, видно, что старый широкий и глубокий церковный дух греческий есть и теперь; но при современном европейничании греков все это хорошее ужасно загрязнено. А ведь Греция была просветительницей всего Востока и нас русских. А теперь что сделали с нею ее прогрессисты? Грустно смотреть. Молодых богословов, монахов и светских, посылают в немецкие и иные европейские университеты, а в Россию и не думают, свысока на нее посматривая, как на отставшую от света народность, привязавшуюся к своему православию, тогда как нужно-де стоять выше всяких предрассудков и идти по пути прогресса. При этом нужно заметить, что греки-духовенство постоянно жалуются, что им жить нечем, что поэтому у них такое невежество и непорядки в Церкви. А умер один такой жалобщик на свою бедность, так и оказалось, что своему брату священнику оставил громадный капитал.
Ноября 7-го встретили преемника здесь отцу архимандриту Сергию. Он прежде был с отцом Сергием в Японии, но возвратился оттуда, вероятно соскучившись по родине. Вот это сильное искушение для нас миссионеров, бороться с ним иногда бывает и не совсем под силу. А впрочем, везде земля Господня: если и возвратиться придется на родину, нужно, забывши заднее, спокойно и твердо простираться в переднее[11], не полагаясь на себя и ища помощи свыше.
Ноября 8-го служили оба архимандрита и я; за литургией был в алтаре архиепископ Халкидский Евгений. Когда кадят ему или кланяются, то он только приподнимает к груди благословляющую руку и двигает пальцами, вместо всей руки. Вечером мимо квартиры проходила погребальная процессия, — должно быть, погребали богача или важного человека, потому что шли три архиерея (один в мантии, епитрахили и омофоре, а два без мантии), один архимандрит в клобуке (здесь, вместо митры, архимандрит от прочего духовенства только клобуком и отличается, а остальные все ходят в камилавках) и много священников, стройно в два ряда, все в самых белых легких облачениях.
Путь от Афин до Рима, через Бар-град
