двоемыслие?
М. Н. Я не назвал бы это именно двоемыслием. Есть такой жанр — обзоры (одно время делали их Андрей Немзер, Александр Архангельский). Я как раз поклонник ваших обзоров в «Периодике»: короткая цитата, две фразы комментария — и все понятно сразу. А очень подробное и в то же время очень обтекаемое рассуждение наводит меня на мысль, что критик не хочет, то ли потому, что заденет писателя, то ли не может, потому что не привык, проговаривать вещи до конца, доводить свое мнение до состояния формулы. В устной речи этого как раз делать не стоит, не надо обижать собеседника визави или отсутствующего, но на письме мы это делать обязаны, потому что иначе теряется смысл письменного высказывания. Вокруг да около что крутиться, да скажи уж прямо!
А. В. Вернемся от вообще журналов к конкретному «Новому миру». Есть ли у вас ощущение, что он принципиально отличается от других аналогичных изданий — «Знамени», «Октября», «Звезды», «Дружбы народов», топчущихся, в общем-то, на одной площадке. Не будем брать во внимание «Наши современники» и проч., просто чтобы не уводить разговор в сторону. Так отличается?
М. Н. Особенно, конечно, близки «Новый мир» и «Знамя»…
А. В.???..
М. Н. Ну да. «Дружба народов» сильно выигрывает оттого, что время от времени печатает тех, кого называли националами, из ближнего зарубежья… стоит это перелистать, чтобы вспомнить, что где-то неподалеку происходит тоже литературная жизнь, сильно похожая, по-видимому, на ту, что происходит здесь. Это их плюс. За счет чего держится «Октябрь», я понять не могу. За счет круга авторов, за свет инерции какой-то? Кенжеева прозу я там встречал, она оказалась намного слабее его стихов… Ну своего главного редактора они печатают, это такая литературная экзотика. В общем, впечатление необязательного издания, потому что «Новый мир» со «Знаменем» снимают ведь все сливки. Мне ужасно нравится из толстых журналов саратовская «Волга». Там тоже есть свои странности, вещи, не кажущиеся мне обязательными… но поэзия там вся замечательная, эссеистика бывает интересная… И «Волга» именно другая. И вот мы возвращаемся к «Знамени» и «Новому миру»… нет, я не могу найти разницы.
А. В.
М. Н. По-моему, я об этом и говорю. Поэтому я довольно скептически оцениваю перспективы. На самом деле было бы здорово, если бы нашлось несколько аудиторий читателей, авторов, достаточных и для одного, и для другого, и третьего издания, но оказывается, что профессия литератора далеко не массовая и приток талантливых людей не такой большой (я не знаю, сократился ли поток графомании?). Я не вижу, на чем можно было бы развести «Знамя» и «Новый мир».
А. В. Считается, что «Знамя» — журнал более светский, а «Новый мир» — более христианский, скажем. «Знамя» — более экспериментальный журнал, конечно, относительно «Нового мира», а «Новый мир» — журнал чуть более мейнстримный…
М. Н. Пожалуй. С этим я не буду спорить.
А. В. Или такие вещи: «Новый мир» напечатал полемическое письмо Вадима Кожинова — не как единомышленника, а как оппонента. Кожинов — совсем не наш автор, но шаг такой возможен, он — не взрывает контекст журнала. Не уверен, что на такой плюрализм способны издания, считающиеся у их сторонников более либеральными.
М. Н. В «Знамени» экспериментальная поэзия более раскованная, чем в «Новом мире». Но тот же Кожинов, непредставимый там и представимый тут, — посмотрите, как он пишет. Я не говорю о том, что. Он пишет очень «по-толстожурнальному». Солидно вроде, но как-то не вполне актуально звучит. Я говорю об интонациях, о способе подачи своих мыслей.
А. В. То есть говорит по существу другое, чем авторы «Нового мира», а стилистика — привычная для толстого журнала, поэтому и ложится в контекст?
М. Н. Да, конечно. Есть такой рассказ Борхеса «Богословы». О богословах, которые спорили не на жизнь, а на смерть, один написал на другого донос, того сослали, одного в конце концов сожгли на костре, в жилище другого ударила молния, и он тоже сгорел. Они потом оказались в одном и том же месте ада, они не могли понять, что, с точки зрения Бога…
А. В.
М. Н.…они одно и то же лицо, потому что обсуждают одну проблему одними и теми же способами, и Бог не видит между ними разницы. Я хочу сказать, что, с точки зрения человека, не заинтересованного специально в том, чтобы выяснять оттенки различий… Боязно сказать, но разницы между знаменской Натальей Ивановой и новомирской Ириной Роднянской или между ними обеими и Вадимом Кожиновым — разницы не просматривается. Это я не к тому, чтобы кого-то обидеть, боже сохрани… Но поймите — общее сильнее, чем разница, которая тоже, конечно, имеется, но, чтобы увидеть эту разницу, надо совсем уж приблизиться, на что у большинства сегодня нет сил, времени и желания.
А. В. «Новому миру» исполняется 75 лет. Это много для периодического издания?
М. Н. Много.
А. В. Журналы — страшно выговорить — должны умирать?
М. Н. Да. Да, как предприятия, как фирмы, как газеты… конечно да. Но слово «смерть» обладает слишком серьезными коннотациями, чтобы его применять к какой бы то ни было форме культуры, потому что культура не умирает. Журнал как учреждение — да, умрет. Но не о мебели же жалеть… А как явление культуры — куда он денется.
А. В. Чисто теоретически я могу и сам сказать — совершенно спокойно — что, мол, когда-то была культура, а толстых литературных журналов еще не было… Значит, логически рассуждая, можно предположить, что когда-нибудь культура будет, живая, богатая, а толстых литературных журналов — как формы — уже не будет, а будет что-то другое, нам еще неведомое… Но я, новомирец во втором поколении, не могу представить, что это случится на моем веку.
М. Н. Тут, пожалуй, и я скажу, что угасание (по-моему, неизбежное) таких изданий не через год-два будет происходить. Не все еще выработано. Всю классику напечатали, всю эмиграцию вернули. Сейчас, наверное, шестидесятнические архивы на очереди — вы, скажем, печатаете дневники Дедкова. Это любопытно как минимум, хотя, конечно, впечатление какой-то особой извращенности мысли, чуть ли не кафкианской, у меня есть от этих дневников. Я все понимаю, жизнь была такая, что человек листа бумаги белого слегка побаивался — вдруг что-нибудь такое, не очень партийно-народное, напишется. Все-таки все равно — жуть. Я думаю, жуть таких свидетельств очень ценная и очень тонкая, гораздо тоньше, чем в тайных книгах сталинских времен. Словом, вы уже последний советский слой выбираете. Но дальше кто-то еще непременно появится, не может не появиться. Хуже всего для толстых журналов то, что этот кто-то новый никак не появляется, речь все идет о том, что было вчера и позавчера. Я понимаю, сложно принять, что журналы, вот, сидели за неким пиршественным столом, на них были направлены софиты и тысячи глаз, а потом все это развернулось куда-то, отвернулись все в разные стороны и никаких тысяч глаз нет. Славное время прошло, а место осталось тем же самым. Но это ведь не значит, что на этом месте уже ничего быть не может…
А. В. И сейчас есть…
М. Н. Хорошо, конечно, что нашелся Сорос. Но будут, будут и еще находиться меценаты…
