на стеночке маленький красненький вымпел.
Редакция экономической и юридической литературы…
Главный редактор главной редакции художественной литературы. Редакции, которые ничего не редактируют.
А. Э. тоже уверен, что моему обзору помешал выход однотомника М. Б. «Казалось бы, должно быть наоборот, но вот…»
— Добрый вечер, тетя Настя!
— Добрый вечер, Володя!
— Что, пора домой?
У него широкая улыбка — до ушей, улыбка мальчика, уважающего взрослых.
11 февраля. Понедельничный рыжий снег.
27 февраля. Сын Розанова Вася погиб от испанки в 1917 г. в Курске.
Вера покончила с собой, вернувшись из монастыря больная туберкулезом, летом 1919, в Сергиеве Посаде.
В 1920 умерла падчерица — А. М. Бутягина. Могила Леонтьева была рядом с В. В. — в скиту Чернигова монастыря. Сейчас кладбище уничтожено.
3 марта. Молодая пара с болезненными и уставшими лицами, с большими сумками — утром в воскресенье едут куда-то отдыхать.
Он, шепелявя, говорит ей: «Во, все-таки войну во Вьетнаме окончили». Ее глаза, с красноватыми веками, смотрят мимо него, терпеливо и устало. Вытертое пальто (теперь это уже редкость); у него — шарф, под которым видна старая клетчатая рубашка.
4 марта. Юная казашка с любовным восхищением смотрит на тонкое европейское лицо своей подруги, слушая ее речь про контрольную по физике, еще про какие-то учебные дела.
— Привыкли командовать!..
Она в очках с золотой дужкой, с дымкой пушистых волос; облик этот теперь уже встречается редко.
12 апреля. В Музее Рублева.
В июле — августе каждую неделю поет хор Свешникова для очень богатых туристов в Андрониковском монастыре — 100 человек еле умещаются в маленьком алтаре. Вредно для сводов! А нельзя, чтоб пело 16, — остальным ведь тоже надо получать зарплату.
Группа дмитровских икон, записанных и служивших полками для стеллажей, послужила основой Рублевского музея.
Афишу «Древнерусская живопись в частных собраниях» не позволили повесить в городе.
29 мая. Появились слова, ранее не употреблявшиеся в печати: «Эти профессии не всегда вызывают удовлетворение у рабочих».
17 июня. Французский флаг у Музея изящных искусств — широкие полосы, чистые цвета красного, синего, белого. Вдруг до слез показался он трогателен, близок.
Усталые и близкие сердцу лица русских рабов. Они ведь не сознавали своего рабства — и все же их любили, жалели великие.
29 июня. — Эти пакостные русские фамилии — Прокудин, Проскурин! Что за гнусность в звучании!
30 июня. Необычайно успокаивающе действовала странная работа, уже четвертый день шедшая за моим окном. В 8 утра раздавался лязг. На школьный стадион въезжал самосвал. Человек восемь мужчин и одна толстая женщина быстро разгружали, разравнивали дымящийся асфальт, и каток с грохотом наезжал на него. Через 15 минут все стихало. Женщина куда-то исчезала. Мужчины усаживались на траву у низенького школьного заборчика играть в карты. До обеда, поглядывая иногда в окно, я видела их шоколадные спины и непокрытые головы. Солнце, видимо, не утомляло их, как меня, а только радовало. Они играли, я писала. В три или четыре часа снова подъезжала машина, и опять двадцать минут кипела работа. В 5 часов все затихало до утра.
20 июля. Около двух часов слышались во дворе пушечные удары. Полуголый человек ходуном ходил возле своего ковра, и при всяком его ударе взлетали клубы пыли. Наконец он свернул его и понес на плече, а впереди его побежала маленькая коротконогая собачка.
Тогда ожил второй человек, два часа просидевший неподвижно на бетонной трубе. На свободной теперь перекладине он развесил свой ковер, много меньший, но повел себя иначе, чем первый: провел по ковру пять-шесть раз не то щеткой, не то палкой, вернулся на свою трубу и вновь застыл на солнцепеке, не снимая своей плотной, с длинными рукавами куртки. Нет, нельзя было постигнуть ни того, ни другого.
3 декабря.
Кремль, Ивановская площадь.
— Ты что, хулиганить сюда пришел?
— Нет.
— Тогда слезай с пушки!
— Кто им это разрешил?
— Я разрешил.
— Ну что тут хорошего?
— А что тут плохого?
4 декабря.
— …Так все же — вам «воздух» нужен или работа?
— Работа. Воздух — нет, я к этому равнодушен, в общем. И печатанье — не важно. Я не мог работать, у меня не было времени. С утра на службе в библиотеке. Я не могу и не хочу работать, как вы, по ночам, в свободное от службы время. Хочу работать.
Я с детства был совершенно уверен, что буду путешествовать, для меня не существовало границ. Так и сейчас я твердо верю, что буду приезжать в Москву, и хотел бы застать здесь знакомые дома. В Риге-то я знаю, что все изменится.
5 декабря. «Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному» (Бенкендорф — Пушкину).
8 декабря. Отдел рукописей Библиотеки Ленина.
Информация парторга отдела Л. В. Т. о своей поездке в Америку:
— Уезжала я со слезами… нас пугали и штатские, и те, кому положено пугать.
…Я очень довольна, что увидела не только богатые виллы, но одноэтажную Америку, бедные запыленные домики. (А чем, собственно, довольна?)
Нью-Йорк — сверху зрелище величественное, но вместе с тем щемящее. Нет скверов. Там нет места ни романтике, ни человеческим чувствам.
17 декабря. «Бессмысленный гумор, который ни в чем не знает различия, мешает дело с безделием, ум с глупостью, грех со спасением» (Н. Надеждин).
20 декабря. Дом Кино на Васильевской
По фойе двигались двойники уехавших. Прошел высокий Пятигорский, изрядно пополневший, в углу стоял и, широко улыбаясь, разговаривал с кем-то Эткинд с хорошо заросшей лысиной.
25 декабря. Свадьба в лабиринте «Арбата».
Невеста в фате, громко зовущая кого-то через весь стол.
Пьяный Ваня рассказывает про пятнадцатилетнего Кленова, 15 лет оттрубившего (после Бреста) в урановых рудниках Чукотки. «Сталин был сильный, авторитетный — а за его спиной делали».
Все бегут; все рассказывают на бегу, как ничего не успевают. Там, видимо, иначе — даже позорно объявлять другим, что живешь в загоне: значит, не умеешь жить. Там хвалятся благополучием, у нас — неблагополучием.
27 декабря. Из разговора:
— Важно, какая константа в основе. Я не уверен, что она [подразумевалась советская власть] была не нужна.
— А я — что она была нужна.
