традиционному роману совсем другие требования. Собственно, в рассказе как таковом нет ничего худого. И как строительный материал для романа он тоже вполне пригоден. История мировой литературы знает сотни примеров построения крупных форм из малых. «Океан сказаний» Сомадевы или «Тысяча и одна ночь» — далекие предшественники «Сказок по телефону» на этом пути. Но из виноградной грозди не получится сам собой арбуз, как бы сочны и сладки ни были отдельные ягоды. Роман должен быть пронизан единым эпическим дыханием. А этого у Гера нет. Как и у большинства романистов 90-х, сбивших себе дыхание на попытках догнать эпоху или на неспособности это сделать. Они помахивают ей издалека, кто агрессивно, кто жалобно, и покрикивают: «Все самое главное осталось у нас, тут! Вы убежали без самого главного!!»
Кажется, чуть ли не Карлу Профферу пришла в голову идея выпускать футболки с надписью «Russian literature better than sex», страшно популярные у студентов и даже преподавателей-славистов в 70 — 80-х. Правда, даже тогда у некоторых граждан по эту сторону языкового барьера возникали кое-какие сомнения по поводу справедливости этого высказывания.
Опыт Холина
Игра — в природе искусства. Играют оркестры, играют актеры. Это — внешнее, исполнительское. Но по правилам игры строятся и пьеса, и партитура. А разве стихотворный ритм или звуковая перекличка, именуемая рифмой, не игровая импровизация? А метафора? Ведь это — загадка, в которой один образ прячется за другим.
Помимо этого поэзия живет бездной языковых затей, множеством «игр», связывающих автора с читателем: шутка и профанация, пародия и сарказм, гротеск и умолчание… Все это из области искусства, искусности, то есть умопостигаемо. Об этом легко говорить.
Трудности начинаются там, где искусство кончается, где возникает мысль, где, по слову поэта, «дышат почва и судьба». Их не формализуешь, не сведешь к приему.
В значительной части своего посмертного «Избранного» Игорь Сергеевич Холин (1920–1999) позволяет читателям избежать указанных трудностей. Он играет. Играет разнообразно, заразительно. Играет не вообще, а на материале нашей абсурдной реальности. Его стихи, помещенные в нормальные оси координат, выглядят бедой и бредом. Они то сумбурно громоздятся строка на строку, то монотонно вертятся, как заезженная пластинка, цокая по трещинкам стальной иглою.
Вы хотели узнать, что за человек Холин, а вместо этого вам по законам абсурда говорят, чему он равен.
Итоговая формула: Холин = 3435.
Слева человек, справа безразмерная величина. Однако вряд ли можно сказать, что вы таким образом Холина «вычислили». Он как был «иксом», так и остался. В координатах «Смысл — Время» подобный автопортрет нелеп. В координатах «Абсурд — Время» — нормален. Для советской реальности такая «математика» была вызовом.
Один из любимых приемов Холина — пародия. Причем пародирует он не «друзей-стихотворцев», а саму жизнь. Например, всевозможные опросы:
