— …тебя пусть другое волнует, — уже помягче сказала она.
— Что? — уточнил я.
— «Кто», я бы сказала, — плечом повела.
— Ч-черт! Мне же работать надо, — вспомнил я. — Полковник Етишин… А я, как назло, номер уже сдал… Не возражаешь, если я в гладильную пойду? Видел я тут гладильную, на углу коридора… Пойду… Можешь иногда заходить меня погладить.
— Ага. Утюжком. Чтобы выведать, где ты валютку прячешь.
Остаюсь!
Примерно через час Любка, нервно вздохнув, вышла на балкон. Грохот моря донесся. Ого!
— Твоя работа? — Любка спросила, указывая в шумную бездну.
— Ну почему — моя?!
— Да-а, — размышлял я во тьме, под грохот моря. — А с сексом, видимо, в моей жизни покончено навсегда… так же, как и с самой жизнью, видать. Но с сексом уж точно! И поделом ему! У меня с ним свои счеты. Издательство, которое вроде бы мои книги собиралось выпускать, целиком вдруг на сексуальные альбомы перешло. Так что к сексу я не испытываю ничего хорошего. И вот то, что сейчас происходит, — это месть ему. Страшная месть!
На этом я успокоился. Все. Хватит. До двух часов ночи — мучительный самоанализ, дальше — сон.
Крот на утренней заре ворвался. Я в ужасе открыл глаза: красный шар среди абсолютно черных туч! Где я?
— Ага. Вы снова вместе? Это хорошо! — злорадно Крот проговорил.
— А что еще хорошего? — холодно поинтересовалась Любка, запахивая халат.
— А больше ничего-о-о! — Крот, присев, руками развел. — Остальное все пло-охо!
— Что именно? — деловито вставая, спросил я.
— А что ни возьми! Например — гений наш отвалил!
— …Фрол?
— И Берха увел с его фондом! Так что вы теперь полностью на моей шее!
— Фрол ушел? — тупо повторил я.
— Он самый! Придрался к какому-то пункту сто девять нашего договора — о том, что, оказывается, запрещены всякие контакты с общественностью помимо него. А мы вчера общнулись благодаря вам. — Он поклонился мне. — Спасибочки! И кто, интересно, донес? — Взгляд его скользнул по мне, но отмел меня как предполагаемого доносчика — мало извилин. Он уставился на Любку: она?
— Теперь он к москвичам сбежал, к конкурентам! — прорычал он.
Да, тяжелая жизнь в мире бизнеса!
— Но мы же… с пользой вчера пообщались, — промямлил я.
— А, пользы от вас!.. Скоро тендер решается — а он, между прочим, международный, — и где она, гуманитарная крыша нашего проекта? Что такого замечательного мы собираемся совершить?
Я вздохнул. Да, совещание с участием коровы шикарным не назовешь.
— Что делать будем? — спросил он. Неожиданно вдруг коллегиальным стал. — Бухта тут хорошая, глубокая, любые танкера могут подходить. Неужто вам не жалко такое терять?
Нам-то, в общем, не жалко. Но раз уж…
— Сделаем! — сказал я.
— Я лично, как и всегда, буду делать баланс, — дерзко произнесла Любка и в ванную ушла. Крот уставился на меня. Последний остался друг! Хоть он меня давеча кинул… Так ведь то было вчера!
— Перво-наперво надо к народу податься, — рассудительно произнес я.
— Что вас так к народу все тянет? — вспылил Крот. — Что вы там такое видите в нем?
— …Так ничего больше у нас с вами и нет. Остальное все слишком дорого. И — увы! — как видите, ненадежно.
— Только давайте — не со всем народом сразу, а с отдельными его представителями, — нервно сказал Крот.
— Ну, знамо дело, — сказал я.
Мы вышли на воздух. Утро расцветало. Пели птички.
— Природу ненавижу! — вдруг снова сорвался Крот. — Тут одна птичка наладилась звонку моего мобильника подражать! Все ночи не сплю!
— А вы смените мелодию сигнала.
— Уже!
Да, природа умнее нас.
Мы вошли во двор к Петру. И — к моему отцу. И всем, кто здесь родился или сюда приезжал когда-то, как я. Вот старая, огромная груша посреди двора. Давно уже, сколько я помню, она была чем-то вроде уличного шкафа: на мощные сучки ее вешали серпы, грабли, кружки. Садясь обедать за стол во дворе, вешали на нее кепки и шляпы.
Галя, тучная брюнетка, жена Петра, задавала корм темным мохнатым козочкам, совала им шумную охапку веток. Козочки вставали, стуча по перегородке копытцами, пытаясь ухватить листья как можно быстрей.
— А где Петр?
— На лугу. Сено валкует, — хмуро ответила она.
По пологому лугу у реки тащился маленький трактор — «шассик» с розовым кузовом впереди. Сбоку, как огромная клешня краба, тащились, сгребая сено, тракторные грабли. Иногда Петр поднимал их, оставляя ровный валок сена, потом, брякая, опускал их и греб дальше.
— Отойди! — рявкнул он. — …Счас!
Потом он отцепил грабли, усадил нас в жесткую тесную кабину, и мы, глотая пыль и раскачиваясь, помчались вдоль кукурузного поля, догнали комбайн, плывущий над высокими стеблями, как динозавр, и он срыгнул нам в кузов с верхом силосную массу, пережеванные им кукурузные стебли и листья. Ударяясь о железные стенки и друг о друга, мы тем не менее бурно общались и за несколько ездок от поля до силосной ямы обрешали все.
— Фрол, рекламщик наш, москвичами перекуплен, — слегка шепелявя (прикусил в качке кончик языка), сообщил Крот.
— И мир отвернулся от нас! — добавил я.
— Да я тебе, — Петр повернулся к Кроту, — буквально за копейки такую акцию сделаю! Могу с крыши Пень-хауза упасть. А Мыцин, профессор, меня потом соберет. А Андре это снимет. И все телеканалы это купят — обогатится Андре!
— А откуда ты знаешь, что он с Фролом не отвалил? — удивился я его проницательности.
— Так я ж знаю его! — Петр в свою очередь удивился.
— Боюсь, что если вы упадете с крыши, то нечего будет собирать и снимать, — усмехнулся Крот.
— Ха! А где я в армии служил? В ВДВ — войсках дяди Васи. И там на полгода мы прикомандированы были к Одесской студии — фильм снимали про Малую землю. Да-а… пожили! С чего я только не падал тогда! С самолета без парашюта! А уж с домов!.. Способ этот называется «яйца всмятку».
— И вам нравится он?
— А чего? Нормально. Ты, наверное, недопонял! Просто берется гофрированная тара из-под яиц, укладывается слоев в двадцать, и слои эти, поочередно разрушаясь, растягивают удар на двадцать этапов. Вообще могу ничего не ломать! Но раз надо!
— Веселый у вас брат! — сквозь грохот и лязганье проговорил Крот. — Но хотелось бы сперва с этим Мыциным проконсультироваться.
— Запросто, — уверенно сказал Петр. — Он уважает меня. Сейчас — только на конюшню заскочим!
Мы заскочили на конюшню, прошли по скользкому от навоза, разбитому копытами полу.
— Поможете тут мне, — проговорил Петр деловито. — Тут старухе одной надо зубы подпилить. Расщеперились — есть больше не может.
Петр сначала зашел в пустое стойло, заваленное дугами, хомутами и прочим, и вышел с огромным
