посередине, где две баллады из «Мак-Кинли» опубликованы, имеет хождение у коллекционеров, но конкурировать с сотнями тысяч самодельных магнитофонных записей эта мелочевка никак не может.

А еще позвонил эмигрант Миша Аллен, который пять-шесть лет назад опубликовал в здешних журналах свои переводы песен Высоцкого на английский язык. Здорово!

По прибытии в Москву Высоцкий относит в ОВИР бумагу с признанием в самовольном посещении Канады и США — в связи с работой жены в этих странах. Вроде бы никаких негативных последствий это не вызвало.

А девятого сентября Таганка отправляется в Югославию на десятый, юбилейный БИТЕФ — Белградский интернациональный театральный фестиваль. Привезли «Гамлета», «Десять дней» и «Зори здесь тихие». Югославию недаром считают страной не совсем социалистической: никакого бардака, культура организации — высочайшая. У нас бы всяких прихлебателей сотни три суетилось, а тут буквально несколько человек все устраивают, сочетая по нескольку функций: он и шофер, и администратор, и переводчик со всех языков. Прямо как мы по нескольку ролей в спектакле тащим. Играли то в Белграде, то в Загребе, то в Сараеве — тоже, наверное, не случайно: ведь когда артисты в поезде ночуют, им гостиница не нужна. Во всем мудрый расчет.

«Гамлет» занял первое место. Точнее, поделил его со спектаклем Питера Брука «Племя Ик» и с мюзиклом «Эйнштейн на пляже» американца Уилсона. Но первым все-таки при объявлении победителей был назван Любимов.

Потом две недели гастролей в Будапеште. Шефу стукнуло пятьдесят девять — Высоцкий с Бортником зачитали ему приветствие, заканчивающееся словами «Ваня. Вова». Коллективу, однако, не по душе и то, что два артиста так задружились, и то, что к престолу они оказались приближены. Почему Любимов с ними за обедом сидит, почему меня не в той же, что их, гостинице поселили, ну и так далее. «Царство Вовки и Бортняги» — кто-то уже прокомментировал злобно. Странное дело! Поговоришь с каждым по отдельности — не видно, где в нем эта злость. А когда они втихомолку злословят, то как будто выделяют из себя нечто липкое, и эта гадость людей между собой склеивает гораздо крепче, чем высокие цели и помыслы.

Дружественность — это не норма, не правило, как думали мы в юные годы, — это скорее исключение и редкая роскошь. Так почему бы не радоваться каждому просвету взаимной доброжелательности на общем фоне будничной, сумрачной вражды? Любимов сейчас потеплел к Высоцкому по одной простой, но неожиданной причине. Шеф вступил во вторую (или третью — историки разберутся) молодость — влюбился в мадьярку, переводчицу по имени Катарина. По слухам, она дочь здешнего правителя Яноша Кадара. Все таганцы насупились: а как же, мол, Целиковская и вообще моральный облик режиссера? И только Высоцкий по-мужски понял шефа, нуждающегося в поддержке. Дело даже не в советах по поводу ухаживания за иностранками, выбора ресторанов и прочего — это все скорее шутливый треп. «Она хороший человек» — вот главное, что было сказано, а большего и не надо. И ничего другого, кстати, влюбленному человеку не стоит говорить — что в пятьдесят девять лет, что в девятнадцать. Законы порядочности предельно просты, сложны только способы оправдания ее отсутствия.

Марина приехала сюда сниматься в фильме Марты Месарош «Их — двое». У нее тут главная роль, а по случаю приезда Высоцкого в сценарий добавили эпизод, где героиня встречается с неким мужчиной. Продолжительный поцелуй увенчал эту сцену.

Дмитрий Воденников

Ягодный дождь

Воденников Дмитрий Борисович родился в 1968 году. Закончил Московский Государственный педагогический институт. Автор трех книг стихов, лауреат сетевого литературного конкурса «Улов» (2001). В течение длительного времени работает на «Радио России», автор передачи «Своя колокольня», посвященной современной литературе. Живет в Москве.

Так вот во что створожилась любовь Так вот во что — створожилась любовь: сначала ела, пела, говорила, потом, как рыба снулая, застыла, а раньше — как животное рвалось. А кто-нибудь — проснется поутру, как яблоня — в неистовом цветенье, с одним сплошным, цветным стихотвореньем, с огромным стихтворением — во рту. И мы — проснемся, на чужих руках, и быть желанными друг другу поклянемся, и — как влюбленные — в последний раз упремся — цветочным ржаньем — в собственных гробах. И я — проснусь, я все ж таки проснусь, цветным чудовищем, конем твоим железным, и даже там, где рваться бесполезно, я все равно — в который раз — рванусь. Как все, как все — неоспоримой кровью, как все — своих не зная берегов, сырой землею и земной любовью, как яблоня — набитый до краев. * * * За нестерпимый блеск чужого бытия, за кость мою, не ставшую сиренью, из силы — славы — слабости — забвенья, за вас за всех — я голосую: за. Так пусть же будет жизнь благословенна: как свежемытая рубашка — на ветру, как эта девочка — которая нетленна, как эти мальчики, которые — в цвету. Когда мы все — как школьники вставали в восторге, в дружбе, в бешенстве, в любви, мы тоже ничего не обещали и тоже дали больше, чем могли. Из всех смертей, от всех земных насилий, двумя подошвами, сведенными в одну, мы были — этим бешенством, мы — были сырой сиренью, прыгнувшей — в весну. О, знал бы я, как жизнь самозабвенно всей свежевымытой рубашкой на плацу, всей этой веткой — с переполненной сиренью, меня — за все это — ударит по лицу. Но я хочу, я требую — чтоб следом
Вы читаете Новый Мир. № 1, 2002
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату