высоте безысходности. В восторге: «Какой сюжет, какая жизнь у нас в Перми богатая!»
— Он сам-то не хочет быть героем пьесы? Я из него инвалида сделаю! Это так сценично, украсит пьесу… коляска никелированная. Лицо в синяках.
Юрий прошел на кухню и там смел все, что было в холодильнике. (Он не понимал тех, кто от расстройства не ест.)
Люба неслышно приблизилась сзади и положила голову на плечо.
— Да этот сценарист… его жена бросила! Как он говорит: «единоутробная жена». А все — с неудавшейся жизнью — хотят, наверное, это и дальше распространить. — Люба давала понять, что она все понимает…
Юрий подрабатывал через ночь в «Эдеме» — ночном баре (вахтером или вышибалой, что одно и то же). Он сказал:
— Завтра у нас зарплата — набросай список, я на Гачу заеду, поверблюдствую опять, все привезу. — Он посмотрел в окно. Странно — где он находил тьму в городе? Ведь в Перми белые ночи в июне. Скорее белобрысые такие, но с каждым мигом все прозрачнее и прозрачнее.
…Евдокия позвонила нам в семь утра! Почему-то многим нашим знакомым кажется, что если у нас много детей, то всегда найдется один, кого можно одолжить для решения тех или иных проблем. А то, что каждый из них — такой же человек, загруженный своими проблемами, это в голову людям не приходит.
— Что случилось-то?
— А помнишь, Букур, ты говорил: «водка» — одного корня с «водой»? Ну а воду надо все время пить. Получается подсознательный приказ: водку тоже пить! У русских так.
— Я вообще думал, что у иных моих пьющих друзей вместо сердца — рюмка, никогда не разобьется. А вот недавно позвонил отец одного: инфаркт у сыночка… Пока не заменят слово «водка» на другое…
— Тут мне Кроличек подсказывает: они сейчас пакетики пьют… со стеклоочистителем.
— Но изначально-то пили водку.
— Эти пьяницы разбили у нас балконное стекло… Надо бы на час-другой покараулить квартиру, дочь сдаст первой экзамен и вернется.
С трудом мы отбились от Евдокии: у наших тоже экзамены (что — правда).
…Все обошлось: никто в квартиру Евдокии не забрался за те два часа, что Кролик сдавала экзамен. Потом она вызвонила мастеров. А в четверть девятого вечера Евдокия вернулась домой:
— Знаешь, ко мне в автобусе пристал один: «Евдокия? Когда долг отдашь?!» — «Какой долг?» — «Ты ведь Евдокия?» — «Да, но…» — «Никаких „но“! Должна — отдавай!» Потом уж мы выяснили, что он имел в виду другую Евдокию… Странно. В нашем поколении Евдокий-то раз-два — и обчелся. И ведь пошли автобусные круги злобности. Знаешь, Кроличек, стоит в транспорте кого-то толкнуть нечаянно, все — кругами пошло. Но потом я пару раз вежливо сказала: «Простите великодушно», — и обошлось… Я, видимо, кому-то должна… в самом деле! Я готова с тобой поехать к Юрию.
— Мама, я уже там была. У них все в порядке. Люба вернулась. Сидит и готовится к экзамену.
— Значит, зря ты съездила?
— Нет, не зря. Она вся чешется, а я сразу: «У вас случайно не немецкая комбинация? На нее часто бывает аллергия…» Люба сняла — все, перестала чесаться…
— В кого ты у нас такая умная, Кроличек!
В этот вечер Кроличек записала в своем дневнике: «Как хочется любви!»
Виталий Каплан
Звезды и яблоки
