поле, и в нем одном они способны ощутить предельную близость с собеседником, предельную полноту бытия.
Именно здесь Берлин выпускает из рук знамя с вопросом «почему?». Конечно, он не мог не заметить новой — четвертой? — армии детерминистов, пошедшей в атаку на свободу творчества под знаменем структурализма. Но никогда в своем восприятии поэзии, музыки, живописи он не присоединялся к ней.
Верить, что «красота спасет мир», — в наши дни это может выглядеть наивностью. Но слишком много мы знаем примеров в истории культуры, когда непримиримые противники, увлеченные одним и тем же творением искусства, забывали на время о вражде. (Вспомним хотя бы Пушкинскую речь Достоевского, которой ему удалось ненадолго примирить российских западников со славянофилами.) Исчерпав все логические аргументы в своем долгом споре, Берлин и Найман предъявляют друг другу в качестве последнего доказательства самих себя — себя, живущих полной жизнью в мире искусства, где вопрос «почему?» утрачивает свою власть.
«Если вы хотите понять философию, — говорит Берлин, — прежде всего узнайте, кто философ. Что за человек, каковы его взгляды, каков его темперамент».
Философ Розеншток-Хюсси писал: «Бог говорит с нами не словами, но Своим Творением, Своими созданиями». К этому можно добавить: и посылаемыми нам людьми.
Посланец Берлин явил собой живой пример того, что можно в умозрительной сфере отказаться от понятий добра и зла, можно не верить в Бога и остаться при этом душевно богатым и глубоко порядочным человеком.
Посланец Найман показал, что можно все знать о победах естественных наук сегодня, о бескрайних злодействах мировой истории и все же верить в Бога и чудеса так, как верил в них когда-то Тертуллиан: «Верую, ибо нелепо».
Им не выкинуть друг друга из картины мира — а значит, придется эту картину расширять.
Их диалог вызывает волнение тем, что в нем таится надежда на возможность перемирия в долгой антиномической войне тезиса и антитезиса. Каждый человек, прочитавший яркую и талантливую книгу «Сэр», может увидеть, что чужая и чуждая картина мира необязательно грозит гибелью и разрушением дому нашей души. Иногда она может послужить стимулом и толчком к тому, чтобы начать перестраивать свое жилище, прорубать в стенах новые окна, добавлять света и воздуха.
Алексей Плуцер-Сарно
«У меня не в Мавзолее, не залежишься!»
Воскрес Ленин, выходит из Мавзолея, смотрит, бабка «Спрайтом» торгует.
Ну, он берет бутылку, глотнул и говорит:
— О! «Спрайт»! Не дай себе засохнуть!
Вялотекущая война некрофилов и некрофобов за тело Ленина продолжается. Авторы душераздирающих телевизионных историй о Мавзолее пугают зрителя картинами разложения и борьбы с ним: «И иногда появлялись пятна плесени, которая была занесена посетителями… Но нам удавалось отмыть обычно зеленую и белую плесень. Но был случай, когда появилось черное пятно… Это черная плесень, а чтобы удалить ее, надо либо сжечь объект, либо обработать его концентрированной серной кислотой… Но наконец нам все-таки удалось его отмыть» (Илья Збарский в программе Павла Лобкова «Мавзолей» на НТВ). Интересно, что в этой истории живые оказываются опасны для мертвых, а не наоборот. Главный объект дискуссии «мавзолеефилов» и «мавзолеефобов» — тело. Тело стало одновременно объектом политическим, социальным, биологическим и ритуальным. Это предмет истории культуры. Причем как сторонники «захоронения лежащего на площади трупа», так и противники «осквернения могилы первого руководителя государства» вольно или невольно намекают, как это ни странно, на иноземное обращение с такими объектами. Так, например, желающие узаконить «тело» ссылаются на анологичные захоронения зарубежных лидеров компартий (Димитров — 1949 год, Чойболсан — 1952, Готвальд — 1953, Хо Ши Мин — 1969, Агостинью Нето — 1979, Ким Ир Сен — 1994, из них только последние двое сохраняются до сих пор, остальные похоронены). Их противники говорят об отсутствии традиций сохранения трупов вне кладбищ. И те и другие часто вспоминают правителя Карии великого Мавсола, который был захоронен 2,5 тысячи лет назад в спецусыпальнице в своей столице Галикарнасе (теперь это турецкий туристический центр Бодрум) вместе со своей сестрой Артемизией, которая к тому же одновременно была его женой. Называть навес над лежащим для публичного обозрения «родным нашим» трупом по имени какого-то не то перса, не то турка странно, говорят «мавзолеененавистники». «Мавзолеепоклонники» стоят против поругания «родных святынь», не смущаясь экзотическим названием святилища.
Впрочем, в отличие от праха Мавсола, который охраняли каменные львы, тело Ленина охраняли солдаты. Поскольку вождь наш вечно живой, то и охраняли его живые воины. Хотя, конечно, похожие на игрушечных, поскольку российская традиция строевой подготовки подразумевает максимальное отличие движений человеческого тела от естественных его природных форм. Настоящий русский солдат ходит уже как неживой солдат, как бы намекая тем самым на свое бессмертие. Но это было раньше, поскольку Борис Ельцин пост № 1, как известно, упразднил.
Восприятие Ленина как живого является не только коммунистической метафорой. Есть множество народных примет, связанных с Мавзолеем, где Ленин двигается, шевелится, подмигивает, делает тайные знаки и т. п., есть огромное количество анекдотов, где Ленин воскресает, ходит, покидает время от времени Мавзолей и возвращается обратно. И не случайно Ленин был эвакуирован в начале войны в Тюмень. Эвакуация могил — это разговор особый. Тем не менее Ленин в 1941 году сел в поезд и уехал в Сибирь. Конечно, это была военная тайна, потому что люди должны были думать, что Ленин находится в Москве. Бегство Ленина на восток могло бы вызвать панику. А если он в Москве, значит, Москве опасность не грозит. И наконец, все годы советской власти на Ленина совершались покушения! Желание «убить» вождя тоже свидетельствует о его, так сказать, «живости». Самым известным стал случай с крестьянином из совхоза «Прогресс» Московской области Митрофаном Никитиным. В марте 1934 года он стрелял в труп Ленина и оставил предсмертную записку: «Я, Никитин Митрофан Михайлович, с радостью умираю за народ. Готов был бы ради благополучия рабочих, крестьян и служащих пойти на любые пытки ради лучшей жизни народа. Я умираю, протестуя от миллионов трудящихся. Опомнитесь, что вы делаете, куда страну завели. Ведь все катится по наклонной плоскости в бездну». В 1960 году было совершено еще одно нашумевшее покушение, когда саркофаг был разбит и тело Ленина повреждено. Интересно, что сотрудник Мавзолея Юрий Ромаков говорил публично об этих повреждениях как о ранах на теле живого человека: «Были ранки, но очень поверхностные. С правой стороны над бровью есть небольшая ранка» (программа Павла Лобкова).
Наш Мавзолей был декларирован как сооружение светское (в чем есть большие сомнения) и использовался по праздникам как пьедестал для власти, трибуна, сцена, подиум, задающий политическую моду. В этом несколько раз в год производимом символическом попирании трупа первого вождя стопами вождей № 2, № 3… много подтекстов. Тут Ленин оказывается и фундаментом власти, и «черепом» нового Адама, лежащим у подножия символов новой веры, и горой, идущей к Магомету, и новым центром мира, новой гробницей нового Иерусалима, и точкой отсчета нового времени, и вратами в иной мир, и идеальным центром государства, подножием непоколебимой «вертикали власти» и многое другое. То есть труп Ленина — это своего рода персонификация самой идеи власти, точнее, ее некрофилизация. Власть должна ощущать себя как некий центр пространства, и Мавзолей — один из таких центров. То есть власти нужно
