Р. Д. Тименчик. Портрет владыки мрака в «Поэме без героя». — «Новое литературное обозрение», № 52 (2001, № 6).
«Маска это, череп, лицо ли — / Выражение злобной боли, / Что лишь Гойя мог передать…»
Появление Гойи в тексте поэмы (нельзя удержаться: сейчас, когда я пишу это, в открывшемся в Москве Институте Сервантеса выставлены «Капричос») отсылается ко многим этажам эстетической моды 10-х годов (Хлебников, Бодлер, Готье). Две странички плотного, сюжетного литературоведения. Между прочим, сегодня в России этой темой — назовем условно «Загадки Гойи» — занимается философ Юрий Карякин, осмысливший предтечу работы «Сон разума рождает чудовищ» — фигуру уже не автора, но Дон Кихота, который на более раннем, редком рисунке сидит за тем же столом, с нетопырями над головой.
Андрей Устинов. Биография одного рассказа. — «Новое литературное обозрение», № 52 (2001, № 6).
Речь о малоизвестном, но знаковом рассказе Евгения Замятина «Дракон» («…за 29 лет литературной работы [Е. Замятина] осталось — под мышкой унесешь; но весь — свинчатка» — А. Ремизов). В свое время (1966) этот рассказ дал название сборнику прозы, переведенному на английский Миррой Гинзбург. Дракон — это красноармеец на площадке несущегося «в неизвестное, вон из человеческого мира» трамвая: заметивший замерзшего воробья, «превратившийся» в Человека, отогревший птичку и снова ставший Драконом. Понятно, что гумилевская «заблудившаяся трамвайная эпопея» незамеченной не осталась.
15 лет Российскому фонду культуры. [Тематический номер журнала]. — «Наше наследие», 2001, № 59–60.
Номер выпущен с помощью Минкульта РФ и открывается, естественно, интервью Н. Михалкова главному редактору В. Енишерлову («…Когда пришло безверие, вопрос „Зачем жить?“ заменили на вопрос „Как жить?“. А на второй вопрос „Как жить?“ нельзя ответить без первого вопроса „Зачем жить?“. Все. Точка-ру (так! — П. К.). Больше ничего!»). Ну и так далее. Лучшее, на мой взгляд, в номере — это материалы из архива Ивана Шмелева и блок текстов к 300-летию Санкт-Петербурга (все связанное с деятельностью графа А. С. Строганова). И — прелестные репродукции возвращенного. Упомяну портрет И. Бунина работы Л. Бакста (10-е годы) и портрет Е. Замятина работы М. Добужинского (1921). В следующих обзорах — подробнее.
Составитель Павел Крючков.
.
ЛИКБЕЗ: «Редакция, главный редактор, журналист не несут ответственности за распространение сведений, не соответствующих действительности и порочащих честь и достоинство граждан и организаций, либо ущемляющих права и законные интересы граждан, либо представляющих собой злоупотребление свободой массовой информации и (или) правами журналиста: <…> если они являются дословным воспроизведением сообщений и материалов или их фрагментов, распространенных другим средством массовой информации, которое может быть установлено и привлечено к ответственности за данное нарушение законодательства Российской Федерации о средствах массовой информации» (статья 57 «Закона РФ о СМИ»).
.
ДАТЫ: 18 (30) мая исполняется 110 лет со дня рождения Ивана Сергеевича Соколова-Микитова (1892–1975).
Примечания
1
Буччу-Куыж — мальчик-щенок (осетинск.).
2
Уастырджи — святой Георгий (осетинск.).
3
Фарн — мир, уважение, благодать (осетинск.).
4
Это третья часть цикла (первые две — «Казенная сказка» и «Дело Матюшина»), уже изданного полностью под книжным переплетом: Павлов Олег. Повести последних дней. Трилогия. М., «Центрполиграф», 2001, 494 стр. («Современная проза»). (Примеч. ред.)
5
В этом стихотворении 1965 года Бродский намеренно обращается к немецкому языку, который все еще воспринимался в то время как начало, явно антагонистическое русской речи и «советскому народу». Непереведенная немецкая речь («Гут нахт, майн либе геррен. Я, гут нахт»), как правило, слышалась как вражеское наречье в многочисленных фильмах и книгах о Великой Отечественной войне. В наиболее непримиримой форме негативное отношение к немецкому языку выражено у С. Михалкова: «Нет! — сказали мы фашистам, — / Не потерпит наш народ, / Чтобы русский хлеб душистый / Назывался словом „брот“» («Быль для детей», 1941–1945).
У Бродского использован интересный прием: к многочисленным транслитерациям с немецкого прибавлены широчайшие позитивные культурные конструкции («картезианства сладость», «кембрий… динозавры», «вени, види, вици» и т. д. и т. п.), как правило выстраивающиеся вокруг фигур Гёте и Фауста. Стихотворение насквозь иронично, но иронии подвергается не немецкий язык, а именно эти позитивные общечеловеческие контексты.
Так или иначе, словесный эксперимент Бродского нужно считать более последовательным, чем многочисленные и надоедливые иноязычные вставки в текстах других авторов, например А. Вознесенского. Если у Вознесенского прослеживается тенденция всячески опровергнуть Хайдеггера, ищущего «бытийность» в языке, и любой ценой «ввернуть» в речь латинизм, сделать странность иноязычной речи стихийно близкой и понятной, для чего он часто рифмует иноязычные слова с русскими («ревю — реву», «лебеди — Кеннеди» и т. п.), то Бродский, кажется, продолжает поэтическую линию Мандельштама, как бы сознательно отстраняющегося от родной речи: «Чужая речь мне будет оболочкой» («К немецкой речи», 1932). «Бог Нахтигаль, меня еще вербуют / Для новых чум, для семилетних боен. / Звук сузился, слова шипят, бунтуют, / Но ты живешь, и я с тобой спокоен». Соловей (Нахтигаль) — образ, одинаково близкий русскому и немецкому восприятию. Соответственно в стихотворении Мандельштама национальное уступает общечеловеческому, эту «уступку» у него и заимствует Бродский, интерпретируя ее по-своему.
