то да се, а главное, годы минут, эту смятую рукопись вынимаю, только пусть сациви нам отодвинут. Вот она — напечатана больше тыщи в антологиях, сборниках, на листовках, так раскройте еще раз свои глазищи, а потом разбегайтесь в своих кроссовках. Вот и рифмы: «самоубийство — витийство», лишь потом поставлено «византийство». Уж как вы ни говорили цветисто, получилось все-таки неказисто. Но куда уж мне заколачивать уши, да и дух-то ныне совсем свободный. Так давайте крикнем: «Спасите души», наши души от вашей муры загробной. Возвращайтесь, Дима и Ося, тоже, мы вас встретим с Толей, хоть мы чужие. Неужели все это было, Боже, в Комарово ездили и дружили и питались чаем в известной «будке», за грибами шастали и за водкой. Кто виновен — давно умывает руки, это он и стреляет прямой наводкой. Вот оно — проклятое это око, что примкнуло к снайперскому прицелу, и теперь от запада до востока все направо пристреляно и налево. И когда ты маешься в паутине, и когда совмещается перекрестье, получает за голову по полтине этот снайпер, чье имя мне неизвестно. Нажимает курок — и давай в «Науке» издавай прованские переводы, нажимает снова — и в Милуоки едешь в старом «форде», как царь природы. А потом он долго в пространство целит и сбивает шапочку академий и затем затвором бряцает перед самым точным из снайперских нападений. И лежу я, уткнувшись щекою в лужу на Воровского, около ЦэДээЛа — и тогда кладет он в загашник душу и цедит сквозь зубы: «Вот это дело». Ну и ладно. Хоть там наконец сойдемся — на пустой платформе чужого света — и отстукаем в бывший мирок содомский телеграмму имени Ленсовета. 22 октября 1984.
Владимир Маканин
Неадекватен. За кого проголосует маленький человек
Человек думает и рассказывает
о красоте. В конце-то концов!..
П. Валери. Маканин Владимир Семенович родился в 1937 году в Орске Оренбургской обл. Окончил МГУ. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
Из книги «Высокая-высокая луна». (См. также: «Однодневная война» — «Новый мир», 2001, № 10.)
Одежда его вечерами проста и всегдашня — темно-серый пиджак, темные брюки. Также темная беретка, придающая ему знаковую интеллигентность: он лишь слегка надвигает беретку на высокий лоб. Туфли как туфли, неприметные. В целом же — все для ночи, невидный, неброский. (Но в этом нет умысла. Так получилось. Другой одежонки просто нет.) В лунную ночь старикан Алабин собирается бродить по дачному поселку. (А лучше б спал!) Движущийся по дороге, он в профиль кажется вырезанным из черной бумаги.
Светлое пятно в нем тоже есть: в разлете пиджака белая рубашка. С старомодными уголками воротника — пристегнутыми на пуговички. Рубашкой он гордится, чистая, белая, — у него их две! Они надежно сменяют друг друга. Стирает их он сам. Одинокий.
Сняв с плечиков, надел рубашку. Брюки. Пиджачок…
— Мой вечерний костюм, а? — говорит старикан Алабин сам себе, по привычке всех одиноких. (И многих неодиноких.)
