эрудицией. К тому же оно не только ожидаемо, а, пожалуй, уже несколько старомодно. Времена, когда подобные парады цитат считались непременным условием, чтобы снискать репутацию истинно современного прозаика, прошли. Велик ли выигрыш в том, что мы опять покажем свою сопричастность Европе, опоздав на десяток лет?
Говорить обо всем этом грустно и досадно, потому что Олег Постнов — писатель с несомненным дарованием. И проявилось оно отнюдь не в одних лишь интертекстуальных умениях, даже и вовсе не в них, а в доказанной им способности писать текст яркий и выразительный, незаемно метафоричный, согретый неподдельным лиризмом и невыдуманной ностальгией. Достаточно прочесть в его романе описание Киева под теплым июньским дождем, одноколенчатых лестниц, по которым так соблазнительно предпринимать небезопасные спуски на Подол, неразберихи улочек вроде Кожемякской или Дегтярной, запахов дегтя в безымянных тупичках, «инвентаря чужой закулисной жизни, усыпавшей склоны». Булгаков здесь, конечно, вспоминается немедленно, он даже назван впрямую, а все равно возникает ощущение подлинности самой картины и воодушевившей ее мысли о «поисках новых явлений мира, столь щедрого на гостинцы, если их ищешь».
Может быть, со временем, когда зеленые игры неокрепшего пера закончатся, Олег Постнов и сам почувствует, как справедлива эта им же сформулированная аксиома.
Люди и дибуки
О том, что Исаак Башевис Зингер (1904–1991) — американский писатель, выходец из Польши, сочинявший на идиш, языке восточноевропейских евреев, — стал лауреатом Нобелевской премии 1978 года, наши читатели могли в то время узнать только из журналов «Америка» и «Курьер ЮНЕСКО» — отнюдь не самых доступных. Там же можно было прочесть и небольшую подборку рассказов Зингера, многие годы остававшуюся единственной его публикацией в нашей стране.
Литература на идиш — огромный фрагмент европейской культуры ХХ века — фактически была истреблена вместе с восточноевропейским еврейством во Вторую мировую войну и с уничтожением советских деятелей еврейской культуры в период «борьбы с космополитизмом». Памятником этой погибшей, погубленной культуре стало присуждение Исааку Башевису Зингеру Нобелевской премии.
Загадка Зингера: писатель, сочинявший на языке, на котором уже почти не осталось читателей.
Западный читатель знает Зингера в переводе на английский, а наш — соответственно в двойном переводе (по-русски существует лишь несколько переводов с языка оригинала — в том числе А. Эппеля и Л. Беринского). Между прочим, одним из первых читателей Зингера в нашей стране был Корней Чуковский — в 60-е годы он восторженно отзывался о его прозе в письмах к своей израильской корреспондентке. Чуковский читал Зингера, конечно, по-английски — в изданиях, привезенных или присланных кем-то из-за границы, лет за двадцать до того, как его начали широко издавать у нас.
Сборник рассказов «Страсти» (перевод с английского Д. Веденяпина) впервые был издан в Англии в 1976 году и, что важно, составлен самим автором.
«Страсти» — книга-складень, книга-двойчатка. Были такие книги в старину: на одной странице, рядом с буквицей, изображена заставка — солнце, на другой — луна. Рассказы, написанные под «солнечной» заставкой, — о людях из детства Зингера, евреях «штеттла» — польского местечка начала века. Время волшебным образом (оборот, который к Зингеру очень подходит) «законсервировалось» в этих местечках и этих людях. Круг их жизни очерчен вековечным укладом, исполнением предписанных раз и навсегда обязанностей и ритуалов, следованием заветам отцов и Писания — и в то же время в их жизнь мощно врывается и направляет ее Потустороннее. Вся наша жизнь, полагает Зингер, находится под огромным влиянием мистических сил — не важно, верим мы в их существование или нет.
Герои рассказов сборника, так сказать, «под знаком луны» — те же восточноевропейские евреи, но пережившие Холокост и большей частью успевшие до Второй мировой войны сбежать от Гитлера в Америку. Обычный персонаж «американского» Зингера принадлежит современной, послефрейдовской цивилизации, то есть он уверен, что жизнь познаваема и управляется физическими законами, а человек состоит из нескольких неврозов, нескольких комплексов и нескольких фобий (так же, как другой герой его прозы — человек штеттла, укорененный в иудейской традиции, — точно знает, что жизнь непостижима — все в руках Провидения, полна тайн и чудес, но законы ее едины и записаны в Книге Бытия раз и навсегда).
Размеренного ритма и несуетного мира штеттла давно не существует, с начала ХХ века он вытеснялся на обочину существования громыхающим потоком современной жизни, границы и сердцевина его размывались эмансипацией и реформаторскими идеями в 20 — 30-х, и окончательно он был сожжен в топках Холокоста в 40-е — как кажется, навсегда.
Если на одном «полюсе» у Зингера — «закат европейского еврейства», то на другом должен быть, как можно ожидать, «расцвет еврейства американского» (и — расцвет Америки, созданный евреями — выходцами из Европы). Но в том-то и дело, что ничего похожего там нет. Его «лунные» люди почти всегда живут отраженным светом — светом своей юности, своего детства, а то и воспоминаниями о том, чего никогда не было с ними… Призрачные люди того мира, его давно исчезнувшие запахи, его навсегда ушедшие звуки проникают, «просачиваются» оттуда в мир нынешний — и это решительно и явственно меняет жизнь зингеровских персонажей («Последняя любовь», «Ханка», «Поклонница»). Гости из прошлого кажутся реальнее, чем настоящее героя, — хотя везде указано на мистический характер их появления: их имена не остаются в телефонной книге, номера их телефонов исчезают, сами они пропадают так же внезапно, как и появляются…
Рассказы из «заокеанского» цикла сами по себе поразительны. Герои американских новелл Зингера вполне могли бы стать героями другой американской прозы, какого-нибудь «Титана» или «Финансиста». Это — люди, во многом сотворившие феномен Америки ХХ века, создавшие Нью-Йорк — величайший город мира. Некоторые из них — просто олицетворение «американской мечты»: эмигранты первого поколения, покорители Америки и победители судьбы, казалось бы, стоящие на вершине жизненного успеха, — знаменитый еврейский писатель, лирический двойник автора («Поклонница»), миллионер Гарри Бендинер («Последняя любовь»), другой нью-йоркский миллионер, покровитель писателей и актеров Сэм Палка («Сэм Палка и Давид Вишковер»), еще один покровитель еврейских писателей и художников, владелец фирмы недвижимости Борис Лемкин («Новогодний вечер»)… Каждый из них — «селфмейдмен», и разве могут быть сомнения в том, что он — сам себе режиссер, автор сценария собственной судьбы и исполнитель ее главной роли? В том-то и дело, говорит Зингер, что все не совсем так. Вовсе не в такой степени люди способны вносить поправки в свою судьбу, как об этом принято думать. Что-то им всем, зингеровским селфмейдменам, мешает чувствовать себя «в своей тарелке». Каждый из этих новых американцев несчастен и одинок, это человек, добровольно выпавший (или насильно вырванный) из традиции, лишенный чувства защищенности, он напуган будущим и беспомощен перед настоящим. Но судьба дает ему шанс найти опору в этом мире. И — не заключена ли здесь зингеровская ирония? — «опора» является в образе женщины, странной польской еврейки, одержимой дибуками (дибук — это душа умершего), с несложившейся личной жизнью, не сумевшей приспособиться к этому миру, как бы застрявшей в прошлом. Эта женщина принадлежит реальному историческому прошлому героя, и она же — проводник древней мистической традиции. Момент встречи с прошлым в прозе Зингера — всегда «момент истины». Преуспевающий Сэм Палка настолько нуждается в своей Ханне-Басе — посланнице из его юности — и вместе с тем настолько не способен соединить с ней, с этой странной и старомодной женщиной, свою нынешнюю жизнь, что ему ничего не остается, как стать собственным двойником — Давидом Вишковером. И у Бориса Лемкина есть такой спутник из прошлого — друг и телохранитель Гарри, «тень Бориса», почти неграмотный человек, на самом деле — нянька, опекун и единственный друг капризного и
