перебравшего лиру — по влажным струнам, — будто мы перебрали с тобой землянику, отчего все сущее — землянично, то есть мы с тобою, а с нами — мама и Сократ, который еще не знает, что поющий прекрасен, ибо вакхичен, а еще — орфеен и земляничен… * * * …Сбить разлуку, лечь на дно, вскрикнуть из-за телеграммы… Всякий раз — когда темно — быть фонариком для мамы. Кроме точки и тире, Ничего не выдать строчке. На морозе в декабре Варежкою быть при дочке. Как в февраль из января, выбегать во двор из спячки и, с собачкой говоря, быть на уровне собачки. Темнота Люди похожи на тех, к кому — во сне или в жизни — они приходят: пекарь — на булку, щипач — на тюрьму, огурцеводка — на огородик, кошка — на кошку, стихи — на стихи, бабка — на дедку, а море — на сушу… Все мы походим на те пустяки, которым где рот отворяем, где — душу; в принципе, если подумать, все всё получают не с бухты-барахты: коли как следует о росе поразмышлять, то уже не трактор или трава, а скорее ты станешь на солнышке переливаться… Впрочем, здесь более темноты, нежели света, а коль разбираться в свете, то сущность его нечиста: как он, бессовестный, отступает, когда сочинившая нас темнота на нас права свои предъявляет! * * * У Андрея — куда ни пойдет он — Пушкин, у Ильи — куда ни посмотрит — Блок, у тебя Шопен не сходит с вертушки — с позапрошлого года и царь, и бог… Все при ком-то — молятся на кого-то, все кого-то слушаются, а я, как школяр при правилах, — при заботах, к бытию не дотягиваюсь из жития. Но при этом мне холодно или жарко, высоко, просторно, а иногда мне не спится: Андрюшу, Илюшу жалко, — и тогда я еду в их города, нахожу дома их, и потому что раздается в комнатах их звонок, мой Андрюша думает: это Пушкин, а Илюша думает: это Блок… * * * Я устал, я путаю имена их: Аполлон Случевский? Оскар Минаев? Велимир Крученых? Антон Случевский? Ариадна Мориц? — и если честно, кто воскликнул «Чу!» и слезы не вытер — Афанасий Фруг иль Семен Никитин? Кто позвал с утра, кто под вечер кликнул, кто мне пробкой хлопнул, калиткой скрипнул, перевел часы да помял корону, позвонил жене, а потом — Харону? Я уже не вспомню, кто преж Катулла подпилил мой разум, как ножку стула, кто допреж Гомера и Марциалла говорил, что «Инбер здесь не стояло»?.. Я, конечно, мог бы припомнить имя тех, кто сердце мне выбил, кто душу вынул, но зачем, коль сердце мое — игрушка, а душа — бродяжка и побирушка? * * * Вы скажете: темно,
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату