Главную причину ослабления политического Колеров видит не в происках власти, поступающей сообразно своей природе, но в отказе от идеологической и политической работы как раз тех, кто сетует на смерть политического, а между тем пережевывает бессмысленные, с точки зрения Колерова, понятия «имперские амбиции», «путинский прагматический национализм» и молча соглашается с заменой необходимого для движения вперед «внятного культурно-исторического пафоса» пафосом «возвращения».
«Не видно того, ради чего мы хотим этого „возвращения“». «Бессмысленно подстегивать свое слабое и потому грубое и продажное государство, жестко гнать его в окопы защитников национальных интересов, когда нации нет, а есть лишь национальные корпорации, вся доблесть которых состоит в скупке собственности в сопредельных государствах… Смешно вменять государству внешнеполитические национальные задачи, не имея национального консенсуса и сложившейся идентичности внутри страны».
Проблема соответственно в «национальном консенсусе»: «…состоявшаяся языковая идентичность, патриотическая солидарность, сознание единства исторической судьбы — всего лишь желаемое, не всегда достижимое благо, а не самоцель. Точно так же не может быть самоцелью и формирование конфессиональной идентичности. Кощунственно само подчинение религиозных потребностей человека каким бы то ни было „интересам“, превращение современного воцерковления людей… в самодостаточную задачу этнического или культурного самоопределения. Словно не решения своей личной судьбы и не следования справедливости ищет в вере человек, а поверхностной инициации как члена даже самой достойнейшей паствы… Не церковная лояльность, а капитализм, не этническая археология, а ответственная свобода — вот настоящая, требующая серьезного, не риторического человеческого самоопределения среда, в которой только и может родиться современная „русская национальность“».
Статья Колерова написана напористо, формулировки размашисты и категоричны («когда нации нет…»), необходимая здесь публицистическая энергия опять-таки перехлестывает через край, в ущерб все той же аналитичности. Двусмысленным выглядит и сам пафос статьи — трудно уяснить до конца, в чем, кроме оценок конкретных явлений, позиция автора отличается от позиции его оппонентов. И что такое «политическое», по мнению Колерова? — как раз парламентарии-лоббисты, партийцы-лоббисты, заказная пресса и все тому подобное, никуда не денешься, всегда были неотъемлемой частью любой политической борьбы. Колеровскую статью, как и статью Шушарина, повторяю, следует рассматривать как начало разговора.
По степени строгости мысли и проработанности материала от этих двух работ выгодно отличаются статьи Кирилла Кобрина и Николая Плотникова. Возможно, это связано с локальностью тем, выбранных авторами.
В статье «Культурная революция в провинции» (http://www.regnum.ru/allnews/46952.html) Кирилл Кобрин обращается к провинциальной ситуации с высшим гуманитарным образованием. Это заметки теоретика и практика — Кобрин суммирует четырнадцатилетний опыт собственной работы вузовского преподавателя в провинции.
Исходные посылки его таковы: «Система образования, тем более высшего, — важнейшая сфера именно государственной деятельности. Так сложилось еще в эпоху романтизма и формирования национальных государств. Именно образование представляло собой те железные скрепы, которые держали этнически неоднородные группы в рамках „Британии“, „Германии“, „Франции“ и т. д. „Немец“ определялся вовсе не формой носа или головы, а тем, что (будь он баварцем или саксонцем) говорил по-немецки, закончил школу с общей для всей страны программой и университет — с общей в основном. Именно образование воспроизводило (и воспроизводит до сих пор) государствообразующую нацию».
То, что произошло с высшим гуманитарным образованием в провинции, Кобрин называет катастрофой. И проведенный им в статье анализ материальных, социопсихологических и идеологических составных этого процесса доказывает справедливость такого определения. Он описывает крайне убогое материальное положение вузов, отток наиболее энергичной талантливой молодежи, превращение гуманитарных отделений в прибежище обремененных комплексами научной и социальной неполноценности преподавателей — в «национал-коммунистические заповедники». Уровень преподавания опустился до немыслимо, скажем, для 70-х — начала 80-х годов низкого уровня. Отсутствие единых учебников, единых программ и полная зависимость провинциальных вузов от идеологического и политического влияния местных элит раздробили пространство гуманитарного образования на множество почти феодальных владений. Местные учебные заведения, по сути, обслуживают интересы местных властей. Вопрос образования перешел в чисто «номенклатурную» сферу. Дипломы и научные степени имеют смысл только как обозначение социального положения. «Получается то, что в стране произошла „культурная революция“ на манер той, что отштамповало серое поколение, пришедшее к власти в СССР в тридцатые годы. По своим качествам выпускник Скотопригоньевского педагогического университета 1999 года мало отличается от выпускника самарской Академии красной профессуры 1923-го… Выполнена главная задача „культурной революции“, как понимал ее Ленин или Мао. „Культурная революция“ как разновидность (иногда дополнение, иногда замещение) „социальной“».
Процесс шел стихийно, и это производит самое тяжелое впечатление: «Анализируя ход культурной революции 90-х, можно понять, чего на самом деле, бессознательно, хотело постсоветское общество…»
Статья Николая Плотникова (http://www.regnum.ru/allnews/46953.html) посвящена феномену русской религиозно-философской традиции. Статья эта тоже не требует от читателя доформулирования мысли. Автор свою работу закончил и знакомит с итогом. Взгляд его на русскую философскую традицию для кого-то может выглядеть неожиданным и даже шокирующим. Но отмахнуться от предложенной точки зрения нельзя. Это вызов серьезный.
Автор назвал свою статью «Философия для внутреннего употребления» и начал с того, что «русская философия как тема и лозунг исчезла с горизонта общественной полемики и перестала занимать интересующуюся публику». «Для национал-большевистских идеологов геополитики и православных фундаменталистов вся линия мыслителей от Соловьева до Лосева — это декадентский прозападный феномен, оторванный от „истинного“ православия и монархически-коммунистической преемственности великой империи. Лишь консервативная революционность евразийства находит еще применение в творческих мастерских национал-патриотов. Для авторов же, работающих в западном дискурсе, русская философия уже давно перестала представлять какой-либо интерес, ее почти сразу сочли не имеющей отношения к „актуальной“ мысли и объявили сугубо прошедшим явлением, которое невозможно связать с импортируемой традицией. В этих кругах русская философия воспринимается подобно провинциальной родне — вроде и показать стыдно, а избавиться совестно».
Но при этом это самая пропагандируемая сегодня, более того, ставшая отдельной университетской дисциплиной часть культурного наследия. В принципе, это нормально, закономерно, когда «некий круг интеллектуальных занятий институционализируется, превращается в научную отрасль и получает свое место в номенклатуре философских наук. Но, как считает автор, в том-то как раз и парадокс, что таким институциональным статусом наделяется дисциплина, по своему когнитивному содержанию равнозначная астрологии или алхимии».
Доказательству этого суждения и посвящается статья. Автор знакомит с итогами своей попытки «уточнить, каковы фундаментальные сомнения в отношении всех трех составляющих названия история русской философии».
«История…» ли?
«История философии имеет смысл в постоянном сопряжении с продолжающимся процессом организованной философской рефлексии», но «„русская философия“ рассматривается даже ее историками как некий сугубо прошедший и завершенный феномен… сегодня мы не встречаем никаких попыток всерьез воспользоваться в современных философских построениях наследием этой традиции. Напротив, усилия критической рефлексии наследия… встречаются представителями дисциплины в штыки как „очернение“ устоев самобытности. А то массовое и почти маниакальное повторение расхожих формул русской религиозной философии — „онтологизм“, „софийность“, „антропологизм“, „историософичность“ и проч., — которое заполняет нынешние раздумья о русской духовности, демонстрирует как раз полное отсутствие работы по переводу этих формул на язык современных проблем».
