такими голосами еще не было у меня. Неприятна новая моя жизнь. Куда лезешь? Надеешься тут порядок навести? Напрасно. Но — не остановиться уже. В прихожей лежало седло, на гвозде мерцала уздечка. Вошел в темную комнату, освещенную луной. Сердце прыгало. Ведь именно тут, по версии жены, проходит моя настоящая жизнь. А может, она права? Я огляделся. На подоконнике мерцали все те же пузырьки. На полу круглились баллоны, в основном пластиковые, криво отражали мое окно. Оно меня почему-то взволновало сильнее всего. Страшнее всего, оказывается, на свое жилище смотреть — со стороны и как бы из небытия. Все на месте стоит, горит лампочка — но тебя там таинственно нет. Еще — нет? Или — уже нет? Прежняя жизнь вдруг страшно далекой отсюда и абсолютно недоступной показалась. Дрожь пошла. Да, влез ты куда-то!
Приоткрылась дверца, повалил пар, синеватый в свете луны. Встрепанная голова Анжелки высунулась оттуда. Смотрела на меня с некоторым недоумением — видимо, за стеклом я ей интересней казался. А также — в седле. Вышла все-таки. Укутана в полотенце. Но — только голова. Короткой своей пухленькой ножкой придвинула к стене вспоротый матрас, криво лежащий. Порядок любит. Потом только глянула в упор на меня. Показала на меня пальчиком… скорей на нижнюю часть.
— Мой! — властно произнесла.
Что это, интересно? Притяжательное местоимение — или глагол? Боюсь, что последнее. Вот тебе и «романтический вариант»!
— Ну? — подстегнула. Правильнее было бы, наверное, — «нно!». Посмотрел на нее… Сейчас бы просроченной виагры сюда! Впрочем… она и не нужна, кажется? Что эт-то? Вот это да. В мои-то годы! Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась?
— О-о-о! — уважительно произнесла Анжелка.
Вот тебе и «о»!
— Счас! — деловито произнес.
Пошел к ванной. Освежающий душ? Вошел внутрь, хотел было прикрыть дверь… Нет, мы немножко по-другому поступим. Вставил средний палец правой руки в светящуюся щель возле петли, на которой дверь держится. Левой рукой потянул дверь за ручку, сдавил в щели палец. Сдавил немножко. Что? Слабо?! Зажмурился посильнее, рванул левой рукой. А-а-а! Вот это по-нашему! Захрустело. Анжелка, надеюсь, вздрогнула от моего вопля? Гордо согнувшись от боли, вышел из ванной. Средний палец правой руки маячит вверх и не сгибается, несмотря на посылаемые сигналы. Анжелка, слегка лупоглазая, с изумлением смотрела на него, оттопырив губки. С таким, видно, еще не сталкивалась. Классику надо читать! «Отец Сергий» называется рассказ. Современная трактовка: я — и. о. отца Сергия. Я. Тот, правда, отрубил пальчик в аналогичной ситуации — но я уж не чувствую себя настолько грешным. Сделал, что мог.
— Извини, — гордо произнес, для наглядности палец подняв. — Должен тебя покинуть.
Помчался, подпрыгивая, в ночную травму, на Малую Конюшенную.
Маленький лысый хирург помял палец.
— Оборвана связка верхней фаланги. Сейчас наложу вам лубок. Недели через четыре, будем надеяться, срастется.
— Да-а?! — воскликнул я.
— Впервые вижу столь радостного клиента! — хирург сказал.
Примчался домой. Мимо кладовки проходя, гипсовому Толстому вздетый пальчик показал. Тот аж побелел.
Глава 15
С утра отец хмурый, насупленный был, бровями стол подметал. Немного Толстого напоминал, сосланного навеки в кладовку.
— Пошли завтракать, — ему сказал.
Думал крикнуть, как Нонна: все гэ!.. Но ее не заменишь.
— Мгм… — отец произнес, не отрываясь от рукописи. И потом долго еще не шел. Не мог оторваться, счастливчик? Наплевать ему на то, что все остывает, главное — его вечный научный шедевр!
…Видать, просто ты завидуешь, что он пишет, а ты нет. Но этим моим злобным чувствам пора дать отпор… Может, Нонна вернется. И к тому времени должны быть тут мир и благодать.
Явился наконец. Мрачно кивнув, уселся. Раньше было принято говорить «Бодр-рое утр-ро!», и как-то это задавало тон на весь день, но теперь, когда нет Нонны, исчезло все. Невелика птичка, да звонкий голосок!
Отец увидал вдруг мой пальчик запеленутый, пострадавший.
— В носу, что ль, ковырял? — усмехнулся. Так подвиг мой оценил. Спасибо, отец, на добром слове.
Похлебал молча каши, маленько потеплел, подобрел.
— Ну, спасибо тебе, что не забыл! — усмехнулся он.
— Как можно!
— Ну, всяко бывает! — откинулся, улыбаясь. Чувствую — сейчас он настроился мудростью делиться. А потом — нельзя?! Хмурое его настроение гораздо меньше раздражает меня, нежели добродушное. Не чует этого?
— При царе еще было…
Начал издалека. При царе Горохе, видимо.
— А, — произнес я холодно. Но его не собьешь.
— Да-а-а… — он произнес неторопливо.
Боюсь, что, пока доберемся мы с ним до сегодняшних дел, день закончится. Но хочешь не хочешь, любишь не любишь, а надо терпеть. Единственно когда общаемся с ним — за завтраком. Надо!
— А? — он вопросительно произнес, требуя, видимо, поддержки.
Я кивнул благожелательно: мол, давай, давай! Время терпит!
Но не в такой же степени! Минут пять после этого он молчал. Склонив брови, яростно растирал в чашке лимон с сахарным песком. Сколько сил еще в нем!
— Так что — при царе-то? — пришлось его немножко поторопить.
— А?! — снова произнес. Молодецки уже огляделся: мол, если так просите, так уж и быть, расскажу.
Просим, просим.
— Лет пять мне еще, что ли, было. Или шесть?
— Ну, не важно, — проговорил я.
Он усмехнулся, заранее и меня настраивая на веселый лад.
— Жили бедно мы с матерью. Отец в бегах…
Это знакомо мне. Веселое начало.
— А детей нас семеро. Я почти самый старший. Второй после Насти. Нина еще в люльке была. А я уже самостоятельный вроде.
Это какая-то сага!
— Ну, утром встаем… нас кормить чем-то надо. А нечем!
Если он намекает на плохой завтрак!.. пусть дальше готовит сам!
— Мне мать и говорит: ты к Андрюхиным пойди, вроде как бы по делу. Тут письмо от отца пришло — вот от него поклон им и передай! А Андрюхины, наши дальние какие-то родственники, богато жили! Был, помню, у них Тимка, мой ровесник. Дружили мы. Прибегаю к ним: «Здрасьте!» — «А-а! — хозяйка мне говорит, — явился. А мы уж хотели кошку в лапти обувать да за тобой посылать!» Намекая вроде, что я каждый день к ним хожу. Андрюхины, за столом сидя, смеются. Тоже большая была, дружная семья. «Ну, садись уж за стол, раз пришел!» — говорит хозяин. И я чувствую, что добрые они и любят вроде меня, но все равно — неловкость. Вспомнил — прям как сейчас! «Да ты раздевайся», — хозяйка предлагает. «Да я на минутку, прям так!» — сажусь в полушубке. Андрюхины смеются: «Ишь богатый какой! Шубой хвастает!» Понимаю, что любовно смеются, но неловко все равно. Главное — начинаю есть и потею, в полушубке-то.
