интродукций?
Его друзья с улыбкой переглянулись. Тот, что с узкой полоской усов (с первого взгляда не разобрал), подошел ближе и деловито проговорил:
— Борис, в последнее время вы сделали несколько неверных шагов. В шахматы играете? Понятно. Например, вы совершенно напрасно сменили место жительства. Необдуманный поступок. Я уж не говорю о том, что она старше вас на…
Я ударил без замаха — он сел на задницу, снизу вверх озадаченно посмотрел на меня.
— Слушай, снайпер, в наши планы это не входило…
— И поэтому вы второй день колесите за мной по городу, а поговорить решили втроем.
— Он не внял, — сказал толстяк, каким-то чудом оказавшийся у меня за спиной. — А ведь мы и впрямь по-товарищески…
На границе у меня был приятель-кореец, и времени не было вспоминать, как его звали, — я бросился грудью наземь, успел опереться на руки и со всего маха ударил ногами назад — на голос. Попал. Перекатываясь на бок, увидел долговязую тень, метнувшуюся к остальным. Я вскочил на ноги и выключил толстяка окончательно. Как учили. Конь кивнул.
— Дыши ровнее — все живы, — сказал он, извлекая из заднего кармана фляжку с коньяком. — Маленький цирк. Помоги.
Мы влили по глотку-два коньяка полубесчувственным мужчинам и втащили их в «уазик». И вовремя: мимо пролетел трамвай.
Конь запустил двигатель и въехал в озеро. Остановился, когда двигатель захлебнулся водой.
— Небольшая авария, три пьяных офицера в машине — подшить к делу, и амба. А теперь ходу отсюда!
— Свернем? — предложил я.
Мы в несколько прыжков пересекли пешеходную дорожку и трамвайные пути и обрушились в заросший сквер. Через полчаса блужданий выбрались на улицу с фонарями, сориентировались. Осмотрели друг друга: почти никаких следов. Конь разделил коньяк на две дозы, и мы выпили фляжку в два глотка.
— Это не милиция, — сказал я. — И не бандиты.
— Не думай об этом, — посоветовал Конь. — Из меня весь кайф вылетел, который мы с тобой так лелеяли два дня. Придется взять на последние и провести остаток вечера в общаге.
— А если к нам? У Веры выпивки уж на нас-то хватит.
— Нет, парень. — Конь вдруг взял меня лапищей за подбородок. — Прошу тебя, поговори с ней. Это и называется шансом. Вдумайся, Борис. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо — головы не сносить… или как там?
Я кивнул. Было девять вечера — еще и не стемнело по-настоящему.
У общежития мы расстались.
Дверь открыла Катя. Обольстительно улыбнувшись, пропела:
— Маман решила, что вы пошли по полной программе, и потому сидит на работе. Позвонить?
Я поцеловал ее в щеку и попросил найти чего-нибудь покрепче — виски, например. А сам заперся в ванной и принял душ. Вообразил на минутку, как люди выше и ниже меня с таким же облегчением подставляют разгоряченные лица под режущие струи ледяной воды в предвкушении горячего чая либо стакана виски, и впервые испытал любовь ко всем делающим в эту минуту, что и я.
Босиком, в одних спортивных штанах, этаким отюрбаненным турком я ввалился в гостиную, принял из рук красавицы гурии стакан пойла со льдом и выпил его одним махом, а лед схрупал, как лошадь пожирает сахар — звучно и смачно. Поэтому вторую дозу Катя налила мне безо льда. Себе — коньяку в чай. С тех пор, как она переехала к нам, Катя подуспокоилась, движениям ее вернулась хореографическая плавность и цирковая законченность, а взгляды ее, которые она бросала то на меня, то на мать, были снисходительно- благостными. Ее бракоразводный процесс шел полным ходом, она выигрывала имущественные споры пункт за пунктом — причем этому способствовал тесть, презиравший сына и любивший невестку, — и она вновь почувствовала вкус к жизни, к игре в полунамеки, кокетству и гаданию по картам, ахам, вздохам, томному взгляду и полураскрытому ардисовскому Набокову на превосходных коленях, которые я с удовольствием изображал карандашом в разных ракурсах, попутно рассказывая ей о целых коллекциях непристойностей, оставшихся после великих мастеров — например, после Энгра, — которые лишь изредка выставляются для избранной публики…
Что я искал в старых фотоальбомах, которые Катя грудой вывалила передо мной на пол? Ведь не лица же заочно знакомых людей, частью знакомых по рассказу Муравьеда, частью — по рассказам Веры. То, что мне нужно было, оказалось во втором же альбоме, и больше меня уже ничего не интересовало.
— Это что? — спросил я, тыча пальцем в воротник плаща Макса с вышитым на нем якорьком. — Форма одежды?
— Ну что ты! — Катя сидела в опасной близости от меня, раскачивая едва державшейся на кончике пальца туфлей. — Мамина работа. Ему нравилось.
Все, что было непонятно, вдруг стало понятно.
Я захлопнул альбом и налил себе виски с горкой.
— Мои исследования благополучно завершены, — торжественно произнес я. — Результат налицо. — Чокнулся с Катиной чайной чашкой. — Теперь я могу рисовать твои коленки хоть до посинения…
— Опять коленки! — разочарованно протянула Катя. — И это все, что у нее было интересного, решит будущий исследователь?
— Катя! — не очень твердым голосом предупредил я. — Я знал, что рано или поздно это случится.
— Я ведьма?
— Нет, конечно. Ты типичная змея подколодная.
Когда Вера вернулась, было около полуночи. Я спал на диванчике в комнате Макса, подложив под голову фотоальбом — тот самый. Катя, как выяснилось, уснула в ванне.
Вера Давыдовна энергично подняла нас, заставила привести себя в божеский вид, разлила по фужерам шампанское и предложила выпить за повышение по службе: с сегодняшнего дня она стала первым заместителем начальника аптекоуправления. Катя расплакалась и бросилась обнимать мать: ведь когда-то именно эту должность Вере Давыдовне пришлось покинуть, чтобы отдаться уходу за Максом.
После шампанского Катю вновь неудержимо потянуло в сон, а мы решили подышать ночным воздухом. В задний карман брюк я на всякий случай сунул фляжку с виски. В голове у меня еще пошумливало, и, я знал по опыту, из этого состояния надо было выходить постепенно.
— Ты даже представить не можешь, как для меня это важно! — возбужденно заговорила Вера. — Дело не в прибавке зарплаты, тьфу на нее… Слушай, ты какой-то заторможенный! С Катькой поругались? Или что?
— Или что, — сказал я. — Я рылся сегодня в фотоальбомах… ну, мы и вместе их разглядывали, но сегодня я искал одну вещь… И нашел. Нашел плащ с чужого плеча, в котором Сорока явился на судебное заседание и зарезал того мальчишку. Этот плащ дала ему ты. И похоже, что именно у тебя он провел время между убийством и самоубийством, то есть когда его менты застрелили… Это так, Вера? И это ты ему сделала укол кодеина?
Она взяла меня под руку и, мягко выгнувшись грудью вперед, сказала:
— Я. А теперь давай выпьем, и я тебе кое-что расскажу…
— Это касается не только тебя — нас.
— Именно поэтому я тебе и собираюсь рассказать то, что много раз пыталась рассказать себе. Перед зеркалом. В ванне. В пустынной аллее. Авось теперь получится.
Она выпила, закурила и уверенно повела меня в кривые улочки, вымощенные тесаным камнем, — узкие, обставленные невыразительными домами, между которыми зияли пустыри да вдали горели навигационные огни порта.
— Когда я впервые надела лифчик, за мною стали подглядывать мальчишки с нашего двора, каким-то
